Кен Кизи - Последний заезд. Настоящий вестерн

– Вот он, почтенная публика, – кривя рот, пролаял зазывала, – ваш чемпион мира по борьбе и всемирно известный силач Сокрушитель Фрэнк Готч! С демонстрацией той самой нечеловеческой силы, о которой мы говорили! И для вашего просвещения сегодняшняя демонстрация абсолютно бесплатна! Чемпион, прошу…

Готч выпрямился и выставил два пальца буквой V. Они были большие и розовые, как сосиски. Потом поместил монету между пальцами, вдохнул сквозь зубы и начал монету сжимать. Лицо у него побагровело. Сначала ничего не происходило, потом монета стала гнуться. Она гнулась медленно и неуклонно и наконец образовала прямой угол. Зрители закричали и захлопали. Готч победоносно улыбнулся и небрежно подбросил монету. Сандаун поймал ее в дыму и зажал в кулаке.

– Бьюсь об заклад, вы никогда не видели, чтобы человек мог так сделать. – Буффало Билл улыбался зрителям, еще более походя на козла, чем прежде.

– Ну что, друзья? – подзуживал зазывала. – Кто видел что-нибудь подобное? Всего двумя пальцами?

Люди вокруг только качали головами и бормотали: «Никогда такого не видел» или «Нужна сверхчеловеческая сила» и тому подобное. Вдруг раздался монотонный голос, и все разом смолкли.

– Один раз видел, одного человека. – Это произнес индеец. Он спрятал монету в карман брюк. – Только он сделал это без пальцев.

Готч снова помрачнел. Он резко повернулся к индейцу, но Буффало Билл со смехом отмахнулся:

– Дурацкие индейские россказни, Фрэнк. Ты не так их знаешь, как я. У них своя манера шутить.

– Это правда! – вставил мистер Хендлс. Он выскочил в середину круга и хлопнул борца по плечу. – Дурацкие индейские россказни. Ты со временем привыкнешь, чемпион.

– Я на него не поставлю, – мрачно сказал Готч, но я заметил, что он смотрит на индейца уже не так сердито, а оценивающе.

Да и вся компания Буффало Билла внимательно присматривалась к Сандауну. Прикидывают, я понял, не взять ли его в труппу, и решение отнюдь еще не принято.

– Ставки! – прервал их размышления Джордж, громко щелкнув пальцами. – За этим я и пришел – сделать ставку. И вам советую не отставать, потому что всякий, у кого мозгов больше, чем у курицы, поставит на того же, на кого я.

Он засунул руку в карман, прошел между Сандауном и Готчем и остановился в конце вагона перед столом, где принимались ставки. Он посмотрел на доску, где мелом было написано его имя: НИГЕР ДЖОРДЖ, покачал головой, недовольный эпитетом, и шлепнул на стол пыльный рулончик денег.

– Поставьте их на мистера Джорджа Флетчера, – объявил он, по-клоунски мотнув головой, и сдвинул на веселые глаза свой золотисто-желтый стетсон, – представляющего Пендлтон, штат Орегон!

Кружок со смехом распался. К столу подошел Сандаун и расправил несколько бумажек. Он положил их рядом с рулончиком Джорджа и посмотрел на доску. Он значился там как Индеец Джек.

– Джексон Сандаун, – сказал он. – Народ нез-персэ.

За ним, галдя, потянулись другие, делать ставки. Джордж воспользовался суматохой и схватил с подноса еще бокал. Луиза не отвела поднос, Джордж взял второй бокал и вручил мне. Она весело улыбнулась мне и гордо отошла, взмахнув кринолином. Джордж такой же важной походкой последовал за ней. Нас с Сандауном оттеснила в сторону женщина с приятным лицом, державшая перед большой, как буфер вагонетки, грудью черный блокнотик. Она ткнулась амортизатором прямо в индейца.

– Ах, извините, – пропела она. – В поездах так качает…

Трудно было поверить, что этому милому застенчивому личику принадлежит такой могучий трубный голос. Сандаун галантно поддержал ее под локоть, а она разгладила на груди габардин и поправила очки. Сандаун, решив, что она обрела устойчивость, отпустил ее руку и двинулся прочь. Она опять преградила ему дорогу.

– Мистер Сандаун… я хочу сказать, мистер Джексон… Я Надин Роуз из газеты «Солт-Лейк интеллидженсер». Вы наездник, весьма известный даже в Юте, и я буду очень признательна, если вы скажете несколько слов для наших читателей. Очень вас прошу. Два-три слова.

Она выдернула из блокнота тоненькую ручку и ждала, дыша грудью. Единственным ответом ей было бурканье, пригодное для всех случаев жизни. Оно могло означать «угу», или «не-а», или просто выражать его мнение о дамах-репортерах, но ясно было: других слов от этого известного наездника она не услышит. Устав дожидаться их, она обратилась к Джорджу, который как раз подошел с очередными напитками.

– Мистер Флетчер, – гаркнула она. – Я слышала, это мистер Джексон научил вас всему, что вы знаете о родео. Так ли это?

– Да, мэм, – вежливо ответил Джордж. – И это заняло не больше минуты.

Зрители засмеялись, а Сандаун вторично буркнул. Я увидел, что часть публики направилась к нам от стола и там образовался просвет. Я допил бокал и, пока мои новые друзья любезничали с газетчицей, решил уступить очередному бесшабашному порыву – из тех, что возникали у меня после каждой порции спиртного. Я покажу им, что южанам тоже присущ спортивный дух, если не трезвая оценка шансов.

– Прошу меня простить.

Я поклонился и подошел к столу. Затылку моему стало жарко от устремленных на него взглядов, но я держал марку. Я залез под рубашку и извлек из пояса с деньгами купюру – холодно и невозмутимо, как матерый игрок. Настолько холодно и невозмутимо, что даже не поинтересовался ее достоинством.

– Буду признателен, – объявил я, – если вы поставите это на Джонатана Спейна.

– Джонатана ко-кого? – переспросил человек за столом и продолжал, моргая, смотреть на положенную перед ним купюру.

– С-П-ЕЙ-Н, – раздельно повторил я.

Он взял деньги, записал мелом на доске имя и сумму. Сто долларов. Я прошел обратно через весь вагон с маленькой распиской, выданной взамен моих ста долларов. Джордж и Сандаун уставились на меня, как и вся чванливая разогретая компания, круглыми глазами. Я пожал плечами и сунул расписку в карман.

Джордж с одобрением воспринял мою дерзкую выходку.

– Ей-богу, Нашвилл. – Он хлопнул меня по спине. – Мне нравится, что ты не теряешься. Мой папа говорил: если надумал съесть арбуз, съешь арбуз.

Но я понимал, что совершил глупость, поставив все деньги на себя. С другой стороны, она вполне сочеталась с прочей глупостью в этом частном вагоне. Оконные занавески с золотой каймой там, где нет никаких окон, – не глупость? Большой письменный стол у стены и глубокое кожаное кресло перед ним – не глупость? Бокалы на высоких ножках, шатающиеся и звякающие от качки вагона на захолустной железной дороге в полуобжитом еще краю, – не напыщенная ли глупость? Всё тут, от богатых украшений до безудержного панибратства, – вахлацкий шик, типичные янки. Кто я такой, чтобы портить им обедню?

За следующие полчаса я уяснил, что эта надутая публика разогрелась не только от тотализатора; они испытывали подъем, они парили, они летали, как аэропланы, и топливом был настой покрепче шампанского и покрепче желтого самогона бабушки Рут. Происходило нечто чрезвычайное, и они ощущали себя чем-то особенным. Разве они не в особом вагоне и не в экстренном поезде на родео?