Севак Арамазд - Гора Солнца

– Ну, теперь иди, – перебравшись на другой берег, Арег опустил козлёнка на тропинку и шлёпнул ладонью по его пушистому хвосту. Козлёнку не было и двух месяцев; совсем ещё несмышлёныш, он не знал, как ему надо себя вести после всего, что случилось: может ли он снова прыгать и резвиться, бегать куда ему вздумается, шалить или он должен спокойно ждать, пока Арег решит, как ему следует впредь поступать? Он сделал несколько неуверенных шагов, потом остановился, выжидая, и, повернув голову, посмотрел назад кротким и невинным взглядом: нет, пожалуй, я лучше понаблюдаю, как умывается Арег. Арег улыбнулся. Наклонившись над водой, он увидел в ней своё отражение и очень понравился самому себе. Он – герой. Всё, что он делает, он делает на глазах у Астхик, ради неё, словно она незримо стоит рядом, следит за каждым его шагом и восхищается им. Арега обрадовала мысль, что сейчас он уже достоин Астхик, в нём крепла надежда, что теперь-то она не останется к нему равнодушной.

Ведя за собой козлёнка, Арег выбрался из лога и, миновав ячменные поля, увидел, что его ягнята улеглись в тени невысокого бугра. Прилепившись друг к другу, они мирно дремали, а телёнок, лёжа чуть в стороне, рядом с хворостиной, быстро поматывая головой, отгонял назойливую мошкару и безмятежно жевал свою жвачку, полузакрыв глаза. Его хвост покоился на книге Арега. Арег рассмеялся.

– Братец Чернуш, – упрекнул он телёнка, – книги читают не хвостом, а глазами. – Наклонившись, Арег бережно приподнял и передвинул телячий хвост, освободив книгу. Телёнок хотел было поднять глаза на Арега, но поленился и продолжал жевать как ни в чём не бывало. Надоел ты мне со своей книгой, откровенно говорил весь его облик.

– В чём дело? – призвал Арег к порядку барашка, заметив, что тот недовольно фыркнул, когда мимо прошёл козлёнок, едва не коснувшись его морды. Козлёнок, впрочем, не обратил на того никакого внимания; приблизившись к телёнку, он лизнул его в нос своим маленьким, тонким языком и пристроился рядом, словно говоря: Чернуш – мой друг.

Арег воткнул хворостину в землю и по тени определил время: было около шести. До возвращения домой ещё два часа. Лучше почитаю, решил он.

Взял книгу, лёг в тени бугорка, упираясь головой в бок Чернуша. Каждый вдох и выдох телёнка мягко покачивал голову, и читать ему вдруг расхотелось. Метким взмахом руки отбил летевшего прямо на него здоровенного зелёного жука, из тех, что обычно садятся на цветущие верблюжьи колючки, и задремал. Всем своим существом почувствовал, что он тоже всего лишь камень, жук, аромат, трава, телёнок, ягнёнок, цветок, куст, речка – никакой разницы. И его снова переполнило глубокое сострадание ко всему: он жалел солнце, потому что оно солнце, жалел небо, потому что оно небо, жалел камни, горы, деревья, ягнят, потому что они – то, что они есть; он испытывал постоянное чувство вины за то, что они таковы, и чтобы утешить, изо всех сил пытался представить себя солнцем, травой, облаком, червячком, листочком, деревом и собакой: словно только он стал самим собой по собственной воле, а всех прочих вынудили стать тем, что они есть. Мир несчастен, за это он его и любит. Почему это так, ему неведомо. Доподлинно всё это знает лишь некий другой Арег, который незримо следит за ним: он не старше и не младше, у него нет возраста, и он всегда тут, рядом, и нет ничего такого, о чём бы он не знал. И эта его «тайна», хоть о ней и молчат, известна всему миру: это видно по взглядам людей, по их голосам, словам, и когда они зовут его по имени – «Арег!», и гладят его по голове, и улыбаются ему одному, – он безошибочно чувствует, что они имеют в виду не его, а именно того невидимку-Арега…

– Наш маленький старичок, – частенько говорила об Ареге мама, с улыбкой глядя, как он, малыш четырёх-пяти лет, по-взрослому заложив руки за спину, задумчиво вышагивает по двору.

Арег улыбнулся: теперь он уже большой, почти как «облако». Невольно повёл плечами, чтобы усесться поудобнее, словно желал убедиться, что он в самом деле большой, и устремил взгляд в небо. На нём не было ни облачка: то же самое неподвижно-сияющее небо – от горизонта до горизонта, только контуры гор уже чуть-чуть потускнели и орлы, что кружат над Ущельем Фиалок, спустились ниже. Они то пропадали из поля зрения, то появлялись вновь, и казалось, что само время застыло в ожидании чего-то важного. В той части горизонта, где в небо, подобно гигантскому клинку, вонзилась острая вершина Красной горы, неожиданно появилось бледное белое облачко, пытавшееся, как застенчивая девушка, скрыть в густых волосах своё румяное лицо. Сердце Арега тревожно встрепенулось. Астхик для него, вот как это облачко, далека и недоступна: она в небе, а он на земле, и эта мысль привела его в отчаяние. Он закрыл глаза, чтобы спрятать стыд, поскольку больше всего стыдился Чернуша, ягнят, даже травы и камней: казалось, всем им известны его мысли; он не стыдился только козлёнка, потому что козлёнок хотя и не понимал многого, но странным образом был на него очень похож, был его задушевным другом.

Арег не знал, что такое любовь. Когда случайно услышал фразу «я люблю тебя», она ему так понравилась, что он стал подыскивать случай, чтобы сказать кому-нибудь эти слова. И, впервые встретив в школе Астхик, почувствовал, что может сказать их только ей. Но когда однажды в школьном дворе радостно-решительно остановился перед нею, чтобы выпалить «я люблю тебя», язык точно присох к нёбу, и он не смог вымолвить ни слова. Он так и остался стоять перед Астхик, огорошенный и багрово-красный от смущения: тем, кого любишь, невозможно сказать «я тебя люблю». Почему? – он до сих пор не может понять.

Тени камней и кустов заметно выросли, но пока не достигли той длины, когда нужно возвращаться домой. Его собственная тень – вот она: одиннадцать шагов. Нет, ещё слишком рано.

– Если проголодались, можете попастись, – предложил Арег Чернушу, – только далеко не отходите, а я пойду в ледник, немного снега поем.

Ледником он называл узкую и глубокую расщелину, в которую никогда не проникали лучи солнца и где всегда, даже в самые знойные летние дни, можно было найти снег. Арег заскользил вниз по крутому, лишённому растительности склону, и, когда достиг дна, ему показалось, что он покинул мир и оказался под землёй. Это была скрытая от глаз тесная дыра, ведущая в глубь мёрзлой почвы. В холодном полумраке смутно виднелась бесформенная масса покрытого ледяной коркой снега, напоминающая надгробный камень. Арег соскрёб пальцами смешанный с землёй верхний слой и вытащил из глубины снег незапятнанной белизны, он был влажен и в сжатой ладони легко превращался в комок. Арег слепил несколько таких снежков и набил ими карманы. Уже собирался уходить, когда ему вдруг почудилось, что из-под «надгробного камня» доносятся какие-то глухие, идущие издалека звуки. Казалось, это голоса умерших, и Арега обуял ужас. Вспомнились слова покойной бабушки о том, что мертвецы под землёй так же живы, как и здравствующие на земле. Он торопливо выбрался наверх. И когда снова оказался под лучами приветливого солнца, радости его не было предела: он живёт на земле, а не под землёй! На миг он представил, как, должно быть, ужасно подземное существование: холод, вечный мрак, люди двигаются впотьмах и не видят, а только окликают друг друга. У Арега даже сердце защемило от жалости к этим несчастным. Он поднёс к губам снежок, но съесть не смог. Вернулся, положил снежки на ледяную корку и выскочил наружу.