Эдвард Докс - Каллиграф

Я не хочу, чтобы у вас сложилось представление, что к Мадлен хоть в какой-то степени прикоснулись мягкие пальцы психоза. Вовсе нет. Она была здравомыслящей и рассудительной, естественной как пара бокалов вечером в пятницу из рассказа Дороти Паркер. [96]Но чтобы пофлиртовать минутку с доктором Фрейдом, наиболее изощренным и интеллектуальным извращенцем в истории человечества, я скажу, что ее личность, ее система убеждений и, конечно, прошлое и настоящее ее семьи могли бы стать предметом блестящего исследования. Какие выводы мог бы, например, сделать бородатый, вечно полный энтузиазма Зигмунд на основании ее идеи пойти в галерею современного искусства Тейт?

Да, вернемся назад. Ее предложение, bien entendu [97] и вовремя высказанное (на верхней площадке туристического автобуса, когда мы ели изумительно вкусные сэндвичи с копченым лососем), оказалось частью нашей программы «Знакомство с Лондоном».

Каким несчастным дураком я был: ведь сначала меня больше всего волновали вовсе не призраки Люси или Сесиль, блуждавшие по галерее, а скорее идиотская проблема – много или мало мне следует знать о ней. И хотя некоторые экспозиции в галерее должны были смениться, я понимал, что многие остаются на прежних местах, там же, где они были в марте, и в силу этого я с легкостью мог бы – если бы у меня возникло такое желание – продемонстрировать свою осведомленность в области современного искусства. С другой стороны, воспоминания об экскурсии по каналам все еще были слишком живы… и по некоторым причинам я не испытывал желания выглядеть таким же болваном. Вместо этого, когда мы свернули на Трафальгарскую площадь, я принял решение рассказать ей правду, что я в прошлый раз посещал галерею на свой день рождения с «некоторыми друзьями».

После этого заявления, думаю, ее следующего вопроса избежать было никак нельзя.

И в ответ на него я немедленно дал свои разъяснения:

– Я ходил туда с Уильямом, Натали и своей тогдашней девушкой.

Она улыбнулась, возможно, несколько злорадно, наклонилась ко мне и воскликнула:

– Тогдашней девушкой?! Прошло всего четыре месяца или чуть больше, Джаспер. Нет нужды делать подобные акценты. Если ты, конечно, не считаешь себя виноватым передо мной, перед ней или еще перед кем-то. Ты чувствуешь себя виноватым? Как ее звали?

– Люси.

– Ну, когда-нибудь ты расскажешь мне о ней.

Теперь мы сидели вместе в просторном кафе на верхнем этаже галереи Тейт. Выбрав самообслуживание (вместо того чтобы терпеливо ждать тысячу лет), я только что вернулся к нашему столику и принес жидковатый и безвкусный «дарджилинг» для себя и темный, густой, как сироп, эспрессо для Мадлен. Она была погружена в чтение путеводителя по галерее. Я тихо сел рядом и принялся уговаривать свой изнуренный чай покинуть промозглую и душную тюрьму пакетика.

Снаружи брел домой летний вечер, покачиваясь, как исполнительница танца живота, возвращающаяся к своему яркому, алому шатру в верховьях реки. Некоторое время я наблюдал, как греются на солнышке силуэты вечернего Лондона. Затем я обернулся и посмотрел на других посетителей галереи, но не обнаружил ничего интересного или красивого, так что вскоре мой взгляд вернулся к лицу Мадлен. Я попытался прочитать ее мысли по тому, как менялись ее черты. Брови слегка нахмурились, лоб пересекла тонкая морщинка.

– Некоторые названия просто безобразные, – пробормотала она не то мне, не то сама себе.

– Дешевый трюк модернистов, – высказал я свое предположение. – Игра с самой работой и ее названием – агрессивный диссонанс, робкая ирония или тяжеловесный буквализм – они думают, так будет казаться, что в работе больше глубины и многозначности.

Она нетерпеливо взглянула на меня: да, мы все это знаем, Джаспер, спасибо, а затем снова погрузилась в чтение.

Я заметил, что в ее компании все чаще и чаще прямо говорил то, что думал, – пожалуй, лучшее слово для этого – «честность». Я переключил внимание на ее губы и погрузился в короткий спор с самим собой о том, строятся ли наилучшие отношения на основе эмоциональной прозрачности, взаимной откровенности или на основе некоей избирательной слепоты, взаимной недоговоренности. Но по мере того, как я развивал эту мысль и перед моим внутренним взором начинал вырисовываться лозунг: «Малодушие Откровенности и Отвага Молчания», – Мадлен закончила читать путеводитель.

– Отстой, – она вернулась к одной из последних страниц. – Ну, сам посуди, Джаспер: «Отцовство № 15: Лес», «Протухший теле-обед: 10 сентября», «К Богу, кем бы Она ни была». Разве эти названия не полное дерьмо?

– Это все Мейси Блейк?

– Ага, – она взяла очередную сигарету. – Мейси Блейк, – Мадлен присвистнула, – на фотографии выглядит не слабо. – Она внимательно разглядывала портрет художницы. – Как она тебе – если бы представился шанс?

– Ты же меня знаешь: если она симпатична, я тут же пересплю с ней. Она американка?

Мадлен улыбнулась:

– Да, американка. – Не обращая внимания на то, что кафе было для некурящих, она зажгла сигарету. – Знаешь, трудно сказать, заслуживает ли такой тип женщин восхищения. Очевидно, что она полна весьма – судя по названиям и по самим работам. Но с другой стороны, мужчины здесь точно такие же; по крайней мере, она заставляет посмотреть на нечто иное, чем обычное мужское дерьмо, и… Боже, ну что в этом хорошего? Я теряюсь, когда пытаюсь понять, что хорошего в женском искусстве. Кстати, тут сказано, что она родилась в Бостоне, и это внушает мне некоторые подозрения…

Она погрузилась в чтение того, что, вероятно, предлагалось в качестве биографии художницы. Я видел, как ее взгляд скользит по строкам. Затем, автоматически, не глядя, она протянула руку и насыпала соль в чашку эспрессо, видимо, считая, что это сахар. Само по себе это было понятно: из крышечки постмодернистской солонки торчала маленькая серебряная трубочка, точь-в-точь как на сахарницах в дешевых кафе и кофе-барах. Я хотел было помешать ей выпить соленый кофе, но – не знаю почему – был заворожен моментом и тупо смотрел, как она подносит чашку к губам, делает глоток… и даже не морщится. Она просто проглотила весь кофе одним махом, По ее лицу не было заметно неудовольствия, вызванного необычным вкусом, – никакого желания выплюнуть, никаких содроганий, никаких охов и ахов, ни один мускул не дрогнул. И это серьезно обеспокоило меня.

Она спокойно подняла глаза и вслух прочитала одно из названий еще раз:

– Итак, «К Богу, кем бы Она ни была». А как ты, Джаспер, ты веришь в Бога?

Самый нелепый вопрос, который только можно придумать.

– Нет, – ответил я, изображая наигранное изумление, – не вполне. А почему ты спрашиваешь?