Эдвард Докс - Каллиграф

– Как называется то место, где мы должны забрать ключи? – спросила Мадлен.

– Омбре Россе. Это лучший бар в Трастевере. Моя бабушка часто пропускает там стаканчик. Мы должны спросить Массимо. Это вон там, чуть наверх. Он ждет нас.

Мы вышли на площадь Сан-Эдиджио.

– Отлично, мы на месте, – я взглянул на часы. – Хочешь подождать здесь с сумками, пока я схожу и принесу ключи?

– Конечно, – кивнула она, доставая сигареты из нагрудного кармана. – Но что мне делать, если появится красивый молодой римлянин и собьет меня с ног?

– Этого не случится. У них у всех комплекс Мадонны. Чем лучше выглядит женщина, тем меньше действий они предпринимают в ее отношении. Я буду через минуту.

Квартира казалась больше размером, чем была на самом деле, потому что вся состояла из одной, необычайно вытянутой комнаты. Небольшую часть ее занимала кухня, потом стоял обеденный стол, жилая зона, а затем, в самом конце квартиры, низкая кровать, по бокам которой размещались два одинаковых платяных шкафа. Пол был покрыт плиткой кирпично-красного цвета; два высоких окна справа выходили на улицу; вдоль потолка тянулись массивные дубовые балки. В квартире было прохладно, свежо, как будто она была облицована мрамором. Мы не стали терять время.

– Дай мне три минуты, – попросил я, – и у нас будет стоящая выпивка.

Подхватив ключи, я снова вышел на Виа делла Скала и отправился в маленький винный магазинчик, где купил единственную имевшуюся у них бутылку марочного «Лоран Перрье» и немыслимо дорогое но зато холодное белое бургундское. Тем временем Мадлен, должно быть, распаковала чемодан, извлекла оттуда своего любимого Оскара Питерсона, нашла стереопроигрыватель и подключила его. Потому что к моему приходу она уже танцевала под мелодию «Вино и розы». Я отыскал два бокала, и, после того как она заново поставила ту же песню, мы босиком встали на постель, переплели руки и залпом выпили вино. Потом пришлось заново наполнить бокалы, а за этим последовал еще один шуточный танец под джазовую музыку – на этот раз «Для меня ты выглядишь хорошо», который плавно перешел в стриптиз.

В девять часов я встал, чтобы проверить температуру «Лоран Перрье».

– У нас еще есть время подняться на холм позади Пьяццале Гарибальди – если ты хочешь увидеть город на закате, – предложил я, сожалея, что морозильник так мал. – Столик заказан на десять тридцать, а идти до ресторана максимум полчаса.

– А какая альтернатива?

– Ну… Можно снова предоставить слово Оскару, а мы будем валяться, пока не стемнеет или пока эта бутылка наконец не охладится настолько, что ее можно будет открыть. Не знаю, что случится раньше.

– К черту Гарибальди.

За исключением короткого и странного момента, который я мог бы с определенной долей уверенности охарактеризовать как вспышку ревности с моей стороны, тот первый вечер в Риме прошел хорошо. Более чем хорошо. Воздух был ароматным, уличные фонари освещали Понте Систо. Мы остановились посередине моста, чтобы полюбоваться открывающимся видом: вверх по реке, в сторону безумного зубчатого Замка Сан-Анджело и приземистого контура собора Святого Петра, выглядевшего особенно зловеще в странном, приглушенном свете прожекторов, превращавших купол в подобие кардинальской шапки; вниз по реке, на старый госпитальный остров, прижатый к берегу и в то же время отсеченный от него потоком. [108]Тощий Тибр под нами, казалось, спешил даже меньше, чем обычно; вечно бредущий через город мудрый старик, с которым уже давно никто не считает нужным советоваться.

Еще в Лондоне мы занялись своей одеждой: современная жизнь неразрывно связана с постоянным переодеванием. Мы решили обновить гардероб. В итоге теперь я был облачен в свой лучший темно-синий однобортный пиджак классического покроя с отворотами (костюм был сшит китайским портным, работающим на чердаке дома по улице Карнаби), неизменные нью-йоркские туфли, белую рубашку и шелковый галстук. Мадлен, напротив, оделась необыкновенно кокетливо: вишневое платье от Анны Молинари с глубоким Y-образным вырезом на спине (казалось, оно все время шуршало у ее колен) и пара туфель без задников с множеством ремешков.

Мы не успели допить бутылку «Лоран Перрье» а поскольку вино было слишком хорошим, чтобы оставлять его окисляться в комнате, мы захватили его с собой. Я сделал большой глоток, передал бутылку Мадлен, и мы двинулись дальше по мосту.

– Я рухну к тому времени, когда мы доберемся туда, – сказала она, пока мы ждали зеленого света, чтобы перебраться на другую сторону.

– Разве это имеет значение?

– Нет, но ты не должен этим воспользоваться, – Она вернула мне бутылку и тепло улыбнулась: – Или в следующий раз, когда мы отправимся на бал, бить тебя буду я.

– Я мог бы придумать что-нибудь похуже.

Мы свернули налево, вниз к Виа Джулиа, где жил когда-то Рафаэль, а потом повернули направо, на Виа дель Машероне. Примерно через каждые двадцать шагов озеро света, окружавшее очередной фонарь, озаряло какую-нибудь часть фасада ярче остального куска стены, и тогда деревянные оконные рамы представали во всех подробностях, а потом тени снова углублялись, а четкие очертания сменялись призрачными силуэтами. Из темного прохода выскочила кошка, и Мадлен чуть подалась вперед, потянув мою руку, и шикнула на нее. (Ее нелюбовь к кошкам, как я начинал понимать, уступала только ее отвращению к собакам – «грязные, отвратительные животные».) Мы снова остановились, чтобы выпить воды из старинного фонтана на площади Фарнезе, на которой царила полная пустота, если не считать пары молчаливых охранников, куривших под неподвижно свисавшим французским флагом.

– Считается, что это самый красивый из всех дворцов Рима эпохи Возрождения, – сказал я, глядя на обширный фасад палаццо. – Французы арендуют его за символическую сумму, взамен предоставляя итальянцам здание в Париже. Интересно, что там' внутри.

– Итальянское посольство в Париже расположено на улице Варенн, – отозвалась она, зажигая очередную сигарету. – Но должна сказать, что сделка явно в пользу французов – как обычно.

– Конечно. Ты была там?

– Да. Мой отец работает в Париже, и…

– Да, ты же говорила.

– …он, как правило, брал меня в отель «Галифе», где устраивают приемы итальянцы, когда я приезжала на каникулы из школы, чтобы я сильнее ждала встречи с ним. – Она секунду помолчала. – Чувство вины.

– Ты его не любишь?

– Нет, – она пожала плечами. – Ну, знаешь, разве что иногда. Он такой красноречивый, умный человек. Его часто называют блестящим. Всегда первый. Но он просто даром занимает место, он лицемер самого худшего толка. Все время треплется со своими высокомерными дружками о приличиях, а на самом деле всю жизнь вел себя как обыкновенный жалкий ублюдок. Все самое важное он профукал.