Эдвард Докс - Каллиграф

– Предполагали, что она станет настоящей звездой, не правда ли – незадолго до ее смерти?

– Да. Это так.

Мы молча шли следом за тысячами американских кроссовок, по ступеням Колизея и вдоль галереи, а потом оказались на самом солнцепеке, примерно посередине выступа-террасы. Мы сделали полукруг, обнаружили пустую, полуразрушенную каменную нишу и там уселись, прижавшись спинами к железному ограждению. Я открыл сумку и достал сэндвичи, трофеи утреннего набега на рынок: свежий хлеб, помидоры, пучок базилика и оливки, а также священная prosciutto di montagne [114]. Мы перекусили, воображая, что смотрим на торжество смерти. Расстояние от нашего места до песчаного покрытия арены казалось сверху гораздо большим, чем снизу.

– За неизвестных матерей, – провозгласила она.

Мы чокнулись бутылками с водой:

– За неизвестных матерей.

Место, выбранное бабушкой для встречи, оказалось неброским, семейным, накрытым полосатыми тентами рестораном, занимающим одну из сторон маленькой площади возле Театро Марчелло. [115]Двойные кусты розмарина в огромных горшках обрамляли вход, а ножки столиков носили следы поспешного ремонта. И хотя заведение находилось за углом от дома, где она снимала квартиру, а мы прибыли точно в назначенное время, ни бабушки, ни профессора Уильямса не было видно.

Я назвал имя бабушки женщине, которая вышла нам навстречу, улыбаясь так широко, словно я рассказал ей смешной анекдот, который она не вполне поняла. Миссис Джексон всегда занимает столик в углу, сообщила она, ближайший к фонтану.

Мы сели, а женщина принесла хлеб, оливки и тарелку маринованого чили. Мадлен принялась за чили, как будто никогда не ела ничего вкуснее, а я взял написанную от руки карту вин и пытался вспомнить, что предпочитает бабушка.

– Думаешь, сортов оливок столько же, сколько сортов винограда? – поинтересовалась Мадлен.

– Без сомнения.

Она взяла еще один чили и принялась высасывать из него сок.

– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы переехать сюда жить?

– Все время об этом думаю.

– Сколько лет твоей бабушке?

– Семьдесят восемь. Давай, доедай последний – они нам еще принесут.

С того самого момента, как мы выбрались из Трастевере, Мадлен была необыкновенно разговорчива; она читала вслух названия улиц, болтала о том, что сама определила как «моя музыка и твоя музыка», тянула меня в магазины посмотреть на туфли или одежду, которую не собиралась покупать. Возможно, дело в моем воображении, но мне показалось, что она нервничает. И вероятно, я тоже был взволнован.

– Давай закажем белое вино, пока ждем, – предложил я. – Я бы предпочел что-нибудь легкое и…

– Вы уже здесь! – ломкий голос перекрыл шум фонтана. – Простите, что опоздала. Привет. О, чудесно, чудесно, самый лучший столик. – Бабушка шла через площадь невероятно быстро. Помимо пары стильных темно-серых брюк из кашемира, на ней были модные белоснежные спортивные туфли и нечто напоминающее шерстяную шляпу-колокол. – Простите, что опоздали. Там, перед моей квартирой, случилось ужасное происшествие: два человека подрались из-за места на парковке, и вся площадь наблюдала за этой сценой. Мы не могли пробиться сквозь толпу. Это просто bellafigura [116], да и только!

Я встал и обнял ее. Она стала легкой и маленькой, но по-прежнему несгибаемой. Глаза ее сияли от удовольствия. А я был немного выбит из колеи, потому что никогда раньше за всю жизнь она не употребляла в отношении себя первое лицо множественного числа, несмотря на то что славный профессор Уильямс был ее «доблестным эскортом» не меньше двадцати пяти лет.

Сам он появился следом и стоял рядом с ней, улыбаясь и терпеливо дожидаясь, когда мы закончим обниматься.

– Привет, Джаспер, – сказал он, сердечно приветствуя меня и пожимая руку. – Давно не виделись. Грейс говорит, что ты процветаешь.

Я рассмеялся. Оптимизм профессора был несокрушим.

Мадлен тоже стояла. Я повернулся к ней:

– Бабушка, профессор Уильямс, это Мадлен, она…

– Привет, Мадлен, как я рада, что мы наконец познакомились, – бабушка наклонилась и трижды поцеловала ее. Итальянский стиль. – Боюсь, Джаспер предпочитает скрывать вас от всех, но я рада, что он все же решил поделиться с нами – хотя бы на сегодняшний вечер. Мы, старики, любим, когда нам напоминают, как чудесно мы выглядели в вашем возрасте.

Мадлен заметно покраснела.

– Мне тоже очень приятно познакомиться с вами – Джаспер все мне о вас рассказал.

Это не вполне верно. Никто не может рассказать человеку все о другом. Но я отметил про себя, что именно бабушка, а не Мадлен, нашла способ сделать правду – в данном случае мое молчание – красноречивой.

Профессор Уильяме протянул ей руку:

– Называйте меня Фергюс.

Еще один шок. За все время нашего знакомства с профессором я ни разу не слышал, чтобы он по собственной воле называл свое имя.

Во время последовавшей за этим приятной и непринужденной беседы и обмена любезностями, восклицаний и общих фраз, характерных для любой долгожданной встречи, тем более в предвкушении ужина на свежем воздухе, мы постепенно расселись, а бабушка заказала нам первую бутылку вина.

– Итак, вы оба наслаждаетесь жизнью? Надеюсь, Джаспер был прилежным гидом? – Бабушка обращалась к Мадлен, снимая шляпу; со времени нашей последней встречи она сделала короткую стрижку и помолодела– или скорее стала выглядеть женщиной без возраста, как старшие богини в голливудских фильмах о горе Олимп.

– О, да. Он мне все показал. Сегодня мы были в Ватикане и в Колизее, а еще возле статуи Моисея – я забыла, как называется та церковь. И отец Седрик просто чудо. – Мадлен постепенно обретала привычную уверенность в себе. – Мне кажется, я мало его благодарила. Он так много знает и такой восторженный. Он подробно мне рассказал про все картины, никто другой этого сделать не мог, да к тому же привел полный список кардинальских добродетелей и рассказал, кто из английских королей был тайным католиком. Я даже надеялась, что он даст мне посмотреть на Папу, но, похоже, он скорее мертв, чем жив.

– Мадлен выкачала из него всю информацию, которую только можно было из него извлечь, – отметил я несколько обиженным тоном.

– Вовсе нет, Джаспер, – горячо возразила Мадлен. – Он упомянул о твоей победе в художественном конкурсе лишь потому, что мы вместе осмотрели такое огромное количество картин. Это правда: мы действительно порой проводили сравнение, но в конце концов пришли к выводу, что из вас двоих Караваджо все же более интересная личность.

Бабушка хмыкнула:

– А как квартира?

– Отлично, – ответил я.

– Совершенно великолепная, – подтвердила Мадлен. – Я уже жалею, что мы не можем задержаться здесь подольше. Наверное, сразу начну скучать и мечтать сюда вернуться.