Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова

Я сказала отцу, что не могу понять, как заключенный может сбежать из Герцогского дворца. Он засмеялся и спросил меня, какой же преступник вообще захочет бежать из такой камеры. Уставленные удобными стульями и мягкими кроватями (даже несмотря на низкие потолки – нам пришлось нагнуться, чтобы войти внутрь), камеры все равно выглядели комфортабельнее многих гостиных в домах фермеров Квинси.

Я спросила монсеньора Фальеро, знает ли он Джакомо Казанову, и он ответил, что много лет назад видел шевалье де Сейнгальта, пьющего горячий шоколад во «Флориане».

– А как выглядел синьор Казанова? – заинтересовалась я.

– В высшей степени щегольски! Очень высокий, со странным, обожженным солнцем лицом.

– Почему ты спрашиваешь об этом человеке? – удивился отец.

– Он – часть ауры этого места, – ответила я, довольная тем, что монсеньор Фальеро описывал кого-то, действительно очень похожего на синьора Казанову. Больше я не произнесла ни слова, чтобы отец не заметил моего возбужденного состояния. Мне захотелось увидеть надпись под планкой в седьмой камере, про которую говорил синьор Казанова. Но маленькая собачка, бегущая впереди меня, стала натягивать поводок, обнюхивая пол. Она повлекла меня в маленький душный проход, где разминались бывшие заключенные, такие, как мой новый друг, а затем привела в большую комнату, заставленную пыльной мебелью. Финетт начала скулить и потянула меня к груде вещей, сваленной в углу. Там я увидела сковородку, чайник, медные щипцы, старые подсвечники, сундук и кипу рукописей, сшитых в один большой манускрипт. Я подобрала старые бумаги, которые оказались записями вынесенных приговоров многовековой давности. Но Финетт не дала мне прочитать их и принялась нюхать сундук, когда же я открыла его, она проскользнула внутрь. Через мгновение собака выпрыгнула наружу, и мне пришлось отобрать у нее старую кость. Снаружи в коридоре меня звал отец.

– Наша инспекция завершена! – Он просунул голову в дверь. – Здесь остался всего лишь один-единственный заключенный.

Грек, очень старый и согбенный, был заперт в седьмой камере, той самой, которую, согласно его рассказам, занимал Казанова. Подвывая от страха, бедняга убежал в угол и уткнул голову в колени. Отец сказал, что помешавшийся узник, должно быть, подумал, что мы хотим отвести его на казнь, поэтому мы принесли извинения монсеньору Фальеро и ушли. Я пала духом, когда поняла, что не смогу поискать надпись под деревянной планкой.

– Генерал Жуно будет недоволен, – сказал отец. – Здесь слишком мало узников, которых он жаждет освободить.

– Возможно, их больше в Четверках.

– Всего лишь двое. Я слышал это от самого дожа.

Выйдя из дворца, мы встретили Френсиса, который провел утро в Торчелло, разговаривая с ловцами лобстеров. Мой суженый взял меня под руку, и мы пошли вместе, как любовная парочка, в качестве которой нас так хотели видеть наши родители. Тем временем отец говорил о преимуществах супружеской жизни: как увлекательно воспитывать детей, как надежен и безопасен брак для такой простодушной женщины, как я, и как хорошо мужчине иметь спутницу жизни, которая будет заботиться о нем на склоне лет, самому отцу этого земного благословения не досталось. Френсис согласно кивал, тогда как я не говорила ни слова, разглядывая дворец дожа у моря и потихоньку мечтая о чудесах Леванта, ожидающих путешественника, который осмелился направиться к ним.

Плодотворный Вопрос, который стоит рассмотреть: Тот ли Джакомо Казанова, за кого он себя выдает? И почему это для меня так важно?

Дело, Оставшееся Неразрешенным: Я раздосадована, что не смогла заглянуть под планку и выяснить, правду ли сказал мне Казанова касательно надписи: «Я люблю. Джакомо Казанова, 1756». И тем не менее я чувствую облегчение. Почему? Потому что мне бы не хотелось выяснить, что мой новый друг – лжец? По пути в Свинцы мы с отцом прошли мимо таверны. Он заметил, что это заведение для заключенных было гораздо приятнее тех, которые ему довелось посещать в Квинси еще при жизни матери, до того как он раз и навсегда покончил с выпивкой. Если мама более не может испытывать земных радостей, то и он не должен потакать своим привычкам, дающим удовольствие».

С больничной кушетки Люси видела медсестер в светло-голубой форме, снующих туда-сюда по коридору. Они иногда смотрели на Люси, а она отвечала им взглядом поверх путевого журнала. В больнице так прохладно и спокойно, а у нее осталось еще несколько свободных минут. До встречи в библиотеке целый час. Почему бы не прочитать еще несколько страниц?

Сегодня я стала свидетельницей падения империи.

Этим утром я возвращалась в отель сквозь объятую горем толпу, в молчании наблюдающую, как трех инквизиторов Венеции вели в цепях по площади Святого Марка. Их должны были бросить в тюрьму Сан-Джорджио-Маджоре по приказу генерала Бонапарта; отец сказал мне, что сам дож издал это постановление, так как большинство французской армии все еще расквартировано на западном берегу лагуны.

Это означало, по крайней мере, что сражений с Францией в Венеции больше не будет. Дож и Большой Совет сдали город. Узники, включая старого грека, которого мы видели вчера, стояли вместе с молчаливой толпой. Французы распахнули двери всех тюрем, и эти жалкие люди едва держались на ногах.

Когда я пришла в отель, синьор Казанова ждал меня в моей комнате. Не представляю, как он смог убедить консьержку впустить его. Теперь шевалье де Сейнгальт сидел за моим письменным столом, а Финетт спала у него в ногах. Я подумала о том, что люди назвали бы это непристойным – развлекать мужчину в своей спальне, но легкий голос в моей душе прошептал: «Не бойся, Желанная. Хотя он и на пару дюймов повыше, ты легко сможешь побороть его, на твоей стороне молодость». Этому качеству Моего Бедного Друга можно довериться: мои мускулы так же сильны, как и у мужчины, это оттого, что мне приходилось в Массачусетсе скалывать на озерах лед.

– Ах, мисс Адамс. – Мой гость поднялся с кресла, и я уловила аромат розовой воды, когда он склонился поцеловать мне руку.

– Такие формальности уже не в моде, синьор, – сказала я, твердо пожав ему руку. «Так же, как титулы и придворные парики», – подумала я про себя.

– Я изо всех сил стараюсь придерживаться эталонов вежливости, – улыбнулся Казанова. – Прошу простить мое вторжение. Я надеялся, что в уединении ваших апартаментов смогу поведать вам историю женщины на портрете.

После секундного колебания я согласилась, и мы сели. Ощущая его пристальный взгляд, я сняла пелерину, купленную мне отцом в Париже. Она была сделана в современном стиле – из голубого шелка со сверкающей, стеганой нитью.