Тиффани де Бартоло - Как убить рок-звезду

Лоринг положил Элизу на диван так осторожно, будто она была стеклянная. Потом произнес, загибая пальцы: «Покой, лед, тугая повязка, приподнятое положение». Что это за хрень?

Она сняла кроссовку и положила ногу на подлокотник дивана, а Лоринг достал из холодильника лед и завернул его в полотенце. Потом он приподнял ее ногу, как Принц, примеряющий хрустальную, черт подери, туфельку, и приложил к ней полотенце со льдом.

Я видел, как Лоринг смотрит на Элизу, и начал что-то подозревать. Это было не похоже на удар молнии и тому подобное. Скорее на осторожное предупреждающее постукивание по плечу, поэтому я и не стал выходить из себя. Кроме того, я доверяю своей нареченной.

Но все-таки мне совсем не понравилось то, как Лоринг смотрит на нее, когда она отворачивается. И то, как они оба засмеялись, когда полотенце упало и лед рассыпался по всему полу.

Я сделал вид, что только что проснулся, и вышел к ним, и они одновременно повернули головы в мою сторону. Элиза искренне обрадовалась, и мне сразу полегчало, но Лоринг повел себя как подросток, которого застукали с подружкой в родительской постели.

Я спросил у Элизы, что с ней. Она засмеялась, поглядела на Лоринга и сказала, что думала, что сломала лодыжку. Слово «сломала», вероятно, значило для них что-то смешное и было сказано специально, чтобы ободрить Лоринга, который тоже засмеялся.

– Не сломала. Просто подвернула. Через пару дней все пройдет, – сказал он.

Я взглянул на лодыжку. Она заметно распухла, и слева начинал проявляться синяк. Я спросил, как это случилось, и она начала рассказывать о том, как Лоринг поставил ей подножку. Тут он поднял руку и остановил ее, и сам рассказал, как она хотела бежать наперегонки, «а поскольку он гораздо быстрее, чем она» – его точные слова, – она специально наступила ему на пятку и сама упала.

Раньше он никогда не говорил так, черт подери, быстро, так громко и так отчетливо.

Элиза застонала, и он сразу же вызвался сходить к себе за панадолом. Я сказал, чтобы он не беспокоился и что у меня у самого есть панадол, хотя, возможно, это прозвучало грубо. Наверняка прозвучало, потому что Лоринг быстро собрал весь рассыпавшийся лед, бросил его в раковину и попрощался.

Элиза его долго благодарила, и он выдал ей одну из своих очаровательных застенчивых улыбок, от которых падают в обморок целые женские колледжи.

– У тебя сегодня паршивое настроение? – спросила Элиза, когда за ним захлопнулась дверь.

Паршивое настроение! У меня не было паршивого настроения. Просто, объяснил я ей, я торчал здесь все утро и ждал ее, пока она таскалась с Лорингом по Чикаго.

Она возмутилась и сердито сказала, что она не таскалась. И что трудно таскаться, если не можешь ходить.

Мне захотелось немедленно высказать ей все, что я думаю, но, с другой стороны, не хотелось заводить, черт подери, ссору на весь день. Я понимал, что лучше выяснить все прямо сейчас, поэтому я очень спокойно спросил ее, понимает ли она, что за последнюю неделю провела с Лорингом гораздо больше времени, чем со мной.

– Ты преувеличиваешь, Пол.

Потом я спросил ее: что они с Лорингом, типа, лучшие друзья теперь или как?

– Ну да, наверное, друзья. Тебя это беспокоит?

Я спросил, стоит ли мне беспокоиться.

Она улыбнулась нежной-нежной улыбкой, опустила голову, а глаза подняла и посмотрела на небо, и все подозрения, терзавшие мою жалкую душонку, испарились без следа.

Господи, она бы меня убила, если бы узнала, что я все это пересказал магнитофону. Так что все между нами. Спасибо, что выслушал.

Все.

Появившийся неожиданно Фельдман привез новости. Он ворвался в гримерку, как бомбардировщик, готовый сбросить свой груз. В это время Пол и все Майклы столпились над сигнальным экземпляром «Соники» с рецензией на только что вышедший альбом, который так и назывался – «Бананафиш».

– Поклянись своей жизнью, что ты не подсказывала им, что надо писать, – крикнул мне Пол через плечо.

Я сидела на полу рядом с телефонной розеткой, с ноутбуком на коленях и отправляла очередную порцию дневника.

– Клянусь!

Я не скрывала, что постоянно приставала к Люси с просьбой поручить кому-нибудь отрецензировать альбом, но повлиять на содержание рецензии было не в моих силах. Люси относилась к «Бананафиш» по-прежнему, мягко говоря, критически, хотя, после того как я чудом затащила ее в «Кольца Сатурна», она признала, что у Пола потрясающий голос, но все-таки не удержалась и прибавила:

– Но выглядит он как опустившийся наркоман.

Когда она услышала, что «Бананафиш» едет в двухнедельный тур с Лорингом, она поинтересовалась:

– Элиза, а твой жених в курсе, что ты спишь с половиной семейства Блэкманов?

«Соника» назвала альбом «многообещающим мощным дебютом», а Пола музыкантом «с сердцем безумца, душой безнадежного романтика и божественным голосом, который, несомненно, стоит послушать».

«Тайм-аут» тоже написал о группе, провозгласив ее «светом в конце поп-тоннеля и построком, воскрешающим подлинный рок-н-ролл».

Правда, альбом понравился не всем. В «Роллинг стоун» ему присвоили только две звезды и назвали «типичным актом самоудовлетворения». Как ни странно, эта рецензия обрадовала Пола, потому что недавно они присвоили три с половиной звезды знаменитой певице-дробь-танцовщице-дробь-актрисе, чей успех Пол считал очевидным доказательством упадка цивилизации.

Фельдман схватил Пола за руку и сделал серьезное лицо.

– Нам надо поговорить. Это о турне с «Дроунс».

Вся группа уже несколько месяцев боялась даже мечтать об этом проекте, и поэтому лица у всех стали испуганными. Но я видела, что Фельдман хитрит. Его круглые розовые щечки были похожи на два граната, готовые лопнуть от радости. Он сжал кулаки и сделал пару энергичных боксерских выпадов.

– Пакуйте вещи. Вы едете!

Я стояла у стены и наблюдала, как сначала они открыли рты и замерли, а потом все одновременно закричали, начали хлопать друг друга по спинам и требовать выпивки. Майкл взял у Пола телефон, чтобы позвонить Вере. А когда Пол подошел и обнял меня, на его лице было выражение абсолютной радости, которую нельзя ни испортить, ни украсть и которая дается обычно только детям.

Мне захотелось заморозить это мгновение. Заморозить и оставаться в нем, пока оно не растает и не превратится в теплую сладкую жидкость счастливых воспоминаний.

Фельдман обнял Пола и воскликнул: «Я горжусь тобой», и я почувствовала прилив симпатии к нему. Я поблагодарила его и даже поцеловала в толстую щеку. Но они все продолжали ликовать, а я хоть и была по-прежнему рада за Пола, за Майкла и за всех остальных, но уже чувствовала легкое покалывание прямо под кожей – предзнаменование беды.