Тиффани де Бартоло - Как убить рок-звезду

Еще надо рассказать о девушке. Я встретил идеальную девушку. Настолько идеальную, что ее как будто изготовили в какой-нибудь мастерской в Малайзии и приобрели на распродаже в «Кей-Мартс». Ее зовут Джилл Бишоп, и она абсолютно свободна от всяких принципов. Она считает, что жизнь слишком коротка, чтобы курить. Она считает, что музыка существует исключительно для развлечения. Она считает, что кофе изобрели в кофейнях «Старбакс». Она считает, что книги читают только ботаники. Она не знает слов ни одной песни, написанной до 1980 года, в котором она, кстати, родилась. А ее лифчики и трусики всегда разного цвета и выглядят так, как будто куплены в, черт подери, секонд-хэнде.

Я почти ничего к ней не чувствую, кроме, пожалуй, некоторой брезгливости. Но именно поэтому я с ней.

Послушай, я что-то совсем расквасился с этим аудидневником. Я постарался втиснуть много информации на короткую кассету, и сейчас она кончится, поэтому я закругляюсь. В конце хочу сказать, что эти несколько месяцев были ужасными, забавными и нереальными, но главное – они стали сплошным разочарованием, и я рад, что они подходят к концу.

Увидимся, когда вернусь домой.

С вами был Пол Хадсон с репортажем с периферии сознания.

Все.

Начало лета было довольно умеренным, но утренние метеопрогнозы на Седьмом канале предупреждали, что приближающееся Четвертое июля будет удушающе жарким. Я решила этому не верить. Я решила вообще не обращать внимания на День независимости. Потому что обращать на него внимание значило обращать внимание и на тот день, в который Пол должен был сесть на «Боинг-737» в Майами и через несколько часов, если Богу будет угодно, приземлиться в аэропорту имени Кеннеди.

Как оказалось, предостережение Лоринга совсем не было преувеличением. Прошло всего три с небольшим месяца, и мы уже вместе ели, вместе проводили свободное время и вместе спали во все дни, кроме пятниц и суббот, когда у нас ночевали близнецы, а я ездила к Вере в Бруклин.

– Нам надо поговорить, – сказал Лоринг одним июньским утром, сразу после того, как я услышала тот прогноз. Он только что вернулся из Лос-Анджелеса, где они пять дней снимали клип, и распаковывал свои вещи. Вся его одежда лежала на кровати.

– Ты был в рубашке с короткими рукавами? – спросила я отчасти потому, что мне не хотелось серьезных разговоров, а отчасти потому, что была действительно озабочена его безопасностью. – Пожалуйста, скажи, что в самолете ты был не в ней.

У него на лбу появились две вертикальные линии.

– Ты же умный, а ведешь себя иногда страшно легкомысленно. Нельзя носить короткие рукава в самолете. Если будет пожар, у тебя руки обгорят до корочки.

– Если будет пожар, руки будут волновать меня меньше всего.

Я схватила рубашку и проверила ярлычок.

– Синтетика. Чистый пластик. Он просто вплавится тебе в кожу.

– К сожалению, мой термокостюм сейчас в чистке.

– Тебе все шутки. На твоем месте я бы надела костюм автогонщика. Кожа – это самое безопасное. После нее идет шерсть и потом – чистый хлопок.

Лоринг засмеялся и поцеловал меня в макушку.

– Представляешь, какая радость будет у прессы, когда я пройдусь по аэропорту имени Кеннеди в костюме автогонщика?

Лучше бы он не поминал аэропорт имени Кеннеди. Я сразу вспомнила о Поле.

– Элиза, мы можем поговорить серьезно?

Мое лицо непроизвольно скорчилось в гримасу.

Говорить серьезно для Лоринга означало задавать мне вопросы, честные ответы на которые не могли ему понравиться. А начинать врать было поздно: он слишком много обо мне знал.

– Ну что ты так смотришь?

– Как?

– Как будто съела лимон.

Я сидела на кровати, прислонившись к спинке, надеялась, что День независимости никогда не наступит, и пыталась изобразить нормальное лицо.

– Тебя не было почти неделю. Разве нельзя просто порадоваться?

Он закончил сортировать одежду на грязную и чистую, свалил грязную большой кучей на полу и сел.

– А что мы сейчас делаем?

Вопрос прозвучал невыразимо грустно.

И сам Лоринг как-то ссутулился. Обычно он держался очень прямо, а сейчас, казалось, вся сила ушла из верхней части тела.

– Так получалось, что я много говорил о тебе за эти дни. Обязательно кто-нибудь спрашивал, кто ты, а я не знал, что ответить. Друг? Соседка? Девушка, с которой я сплю? Как мне называть тебя?

– Мы с Верой на прошлой неделе познакомились в Проспект-парке с парнем, который исполняет рэп и за доллар использует в нем твое имя. Он сказал, чтобы мы называли его Йо-Йо. Ты тоже можешь называть меня Йо-Йо.

Лоринг не засмеялся и даже не улыбнулся.

– Помоги мне, пожалуйста.

– Извини. Как ты хочешь меня называть?

– Своей.

Я вздохнула, а лицо у Лоринга стало еще решительней.

– По крайней мере, скажи мне одно. Скажи, чего мне ждать четвертого.

– Я не пойду на концерт, если ты об этом.

– Не только об этом, Элиза. Мне надо знать, правда ли, что между вами все кончено, или я должен быть готов к тому, что ты уложишь свои сумки, вызовешь такси и, помахав рукой, уедешь из моей жизни на Людлоу-стрит к своему личному Иисусу.

Никогда Лоринг не сможет понять, какое верное слово он выбрал. Если бы он понимал, он ни за что не употребил бы его.

– «Протяни руку и дотронься до веры», – пробормотала я.

Но Иисус не жил больше на Людлоу-стрит. На следующий вечер я доехала на метро до Второй авеню и дошла до нашего бывшего дома. Минут десять я стояла и смотрела на него, и он казался таким пустым, что не верилось, что когда-то было по-другому.

Потом почти бессознательно я пошла к «Кольцам Сатурна», не обра щ ая внимания на машины и светофоры и почти надеясь, что неосторожный водитель переедет меня.

Иоанн Креститель выпрямился и замер.

– Неужели это сама мисс Американ-Пай?

Невозможно было понять, куда смотрит его единственный глаз.

– Ты со мной говоришь?

– Да. Я с тобой говорю. С кем же еще? – Он сделал мне мартини и сказал, что соскучился. – Как там наш мальчик? Не устал быть рок-звездой?

От Веры я знала, что после нашего разрыва Пол проводил немало времени в «Кольцах Сатурна», заливая горе ромом. Я не сомневалась, что Джон в курсе нашей ситуации.

– Не будь педиком, – сказала я.

– Как скажешь, мисс Американ-Пай.

– Почему ты меня так называешь?

– Подходящее имя для тебя. Знаешь, почему Дон Маклин так назвал свою песню?

– Нет.

– Американ-Пай – имя самолета, который разбился вместе с Бадди Холли.

Если это была шутка, то неудачная.

– Это ужасное имя для меня. И не понимаю, каким идиотом надо быть, чтобы сесть в самолет, названный в честь кондитерского изделия. Надо было думать, что делаешь.