Поппи Адамс - Мотылек

– Так и есть, – отвечает она. – Именно это я и пытаюсь сделать.

Вновь взявшись за задвижку, она демонстративно дергает за нее.

– Что тебе там нужно? Скажи, Вивьен, что ты ищешь?

Я хочу дать ей понять, что я знаю: она вернулась с целью найти здесь что-то.

– Ничего я не ищу. Мне просто интересно посмотреть, что там, но чертов замок заел, – говорит она, вновь начав трясти засов.

Затем она останавливается и переводит на меня внимательный взгляд.

– Я имею на это право, знаешь ли, – с раздражением произносит она, как будто я утверждала обратное. – Иногда мне кажется, ты забыла, что это и мой дом тоже.

Ее слова и впрямь немного удивляют меня. Разумеется, я всегда знала, что дом принадлежит нам обеим, но кое в чем она права: я никогда не думала о Балбарроу-корте как о ее доме.

– Я попросила запереть эту дверь, – говорю я.

Пусть знает, что ее усилия тщетны.

– Но я открыла замок.

– Ты открыла замок, но дверь заперта на засов изнутри.

– Изнутри?

– Я попросила Майкла установить там еще один засов. Он вылез через окно.

Вивьен окидывает меня недоумевающим взглядом:

– Но зачем ты это сделала?!

– Это произошло много дет назад, после смерти мамы. У меня не было никакого желания видеть этот чертов подвал. Я не хотела, чтобы он напоминал мне о ней, а также чтобы это произошло с кем-нибудь еще. Дело в том, что здесь очень темно, а ступеньки крутые. Запросто можно, протянув руку к выключателю, не попасть ногой по ступеньке и ухнуть вниз – и тогда тебе конец.

– Так вот зачем ты заперла дверь!

– Да.

– Потому что мама упала с лестницы?

Она в очередной раз за день обводит меня осторожным, неуверенным взглядом. Мне становится неловко, как будто она рассматривает мою наготу сквозь одежду.

– Да! – с легким недовольством отвечаю я и тут же понимаю, что Вивьен заранее составила план этого разговора. Мне становится не по себе.

– Так значит, ты все еще считаешь, что это был несчастный случай? – спрашивает она, к моему изумлению.

Меня уже много лет не подхлестывали вот так. Мне казалось, что я переросла подобные вещи, но сейчас я чувствую, как во мне, словно в каком-нибудь подростке, сжимается пружина протеста. Я с раздражением вспоминаю, что Вивьен частенько напускала туману, и тогда мама просто приказывала ей прекратить: ведь я неизменно попадалась на ее удочку и, отвечая, лишь выставляла себя в глупом свете.

– Да, именно так оно и было! – стараясь сдерживать свое возмущение, говорю я.

Помедлив пару секунд, Вивьен кивает.

– Ладно, не будем об этом, – роняет она, отступив от двери и повернувшись, чтобы уйти.

Неужели она и впрямь собирается закончить разговор вот так? Ну уж нет! Нельзя начать революцию, а потом остановиться на полдороге и отправиться домой пить чай.

– Вивьен, я была здесь, – говорю я. – Я видела ее, и это я позвонила в «скорую».

– Так ли это, Джинни? – отвечает она, остановившись и глядя на чучело Джейка на стене. – Говоришь, ты стояла здесь? И видела, как она упала?

– А ты где была? – резко отвечаю я.

Я и не знала, что способна разговаривать в таком тоне.

Покачав головой, она вновь поворачивается, чтобы уйти, – вот еще одна из ее повадок, которые так раздражали меня в молодости. Она имела привычку подбросить провокационную мысль или зародить нестерпимое подозрение, а потом отказаться объяснять, что она имела в виду, – возможно, потому, что на самом деле она ничего в виду не имела. И даже если сама мысль была абсолютной чепухой, Вивьен умела оставить после себя толику сомнения, которая мучила вас годы напролет.

– Вивьен, ты не можешь вот так уйти. Я задала тебе вопрос. Могу повторить: «Где была ты?»

Кажется, ее удивили мои слова.

– Где ты была, когда умерла мама? – продолжаю я.

– В Лондоне, само собой.

– Вот именно.

Но она, похоже, не понимает, какая здесь связь, поэтому я поясняю свою мысль:

– Так кому лучше знать, что здесь произошло?

Несомненно, ее озадачил мой отпор. Я чувствую, как лицо мне заливает краска. За всю жизнь ни разу я не спорила с ней так. По логике, победа в этом споре остается за мной, но я по непонятной причине не чувствую себя победителем. Вивьен внимательно смотрит на меня – так долго, что мне даже становится это неприятно. Неужели она впервые не находит слов для ответа?

– Вообще-то, – медленно начинает она, – многое зависит от способности человека видеть вещи в истинном свете.

Затем она вдруг быстро проговаривает:

– Дверь в подвал всегда оставалась открытой?

Ответ на этот вопрос ей также прекрасно известен.

– Нет, это была случайность. Мод перепутала вход в подвал с дверью в кухню.

Вивьен издает смешок – не подлинный, а притворный, снисходительный смех, от которого разит высокомерием. Мы ли ведем этот разговор – словно девочки-подростки, вечно прибегающие к недомолвкам и скрытым упрекам? И почему она вынуждает меня чувствовать себя неловко в собственном доме?

– Перепутала с дверью в кухню? – с веселым неверием в голосе переспрашивает она. – Джинни, как бы мне хотелось иметь твои удобные взгляды на жизнь, расставить все на свете по полочкам! Ты что, никогда ничего не ставишь под сомнение?

Конечно же, ее уничижительная манера вести разговор должна была сбить меня с толку, но вместо этого лишь вывела меня из себя. Я никак не могу сообразить, к чему она ведет.

– Джинни, она не была полной идиоткой! Ну как она могла перепутать подвал с кухонной дверью?

Меня вмиг пронзает понимание. Я вспоминаю, что Вивьен ничего не знает, – никогда не знала. Я сама об этом позаботилась.

Мне очень хочется сообщить ей правду, крикнуть во весь голос: «Нет, твоя мать не была идиоткой, она была пьянчугой!», но я не в состоянии так поступить – ведь это разобьет ее светлую память о матери. Но теперь я осознаю, что, скрыв от Вивьен правду о взаимоотношениях Мод с бутылкой, я тем самым дала ей повод сомневаться в обстоятельствах смерти матери. Если бы только можно было рассказать, какой буйной стала Мод под конец жизни! Рассказать, что она постоянно путала оранжерею со спальней и могла зайти в пруд, думая, что это ванная. Представить себе, что мама могла перепутать подвал с кухней, было ничуть несложно – но только если знать, до какого состояния она докатилась.

– Но Вивьен… – начинаю я и замолкаю.

Мысль о том, что я твердо блюду обещание, данное Мод, наполняет меня спокойствием и позволяет подняться над нашей перепалкой. Если ей угодно, пусть смотрит на меня свысока, но я много лет защищала ее от неприятной правды и не стану под конец жизни разрушать ее представления о прошлом лишь для того, чтобы доказать свою правоту, – это было бы просто нечестно. Я не сделаю этого не только потому, что хочу сберечь честь Мод, но ради самой Вивьен.