Петер Эстерхази - Производственный роман

Забавно, заметил я там, за вызывающим отвращение пивным столом. «О, да, о, да, — это он, быстро, — но у gemütlich есть свой философский привкус». Оля-ля, сказал бы душа более свободомыслящая, будь она на моем месте. «Чистая пятерка!» — воскликнул Эстерхази, который, таким образом, повел в счете, и, вследствие этого оживившись, продолжал: «Хорошо было бы, если бы все было клоунской шуткой. А знаете, друг мой, приходит минута, когда мы думаем: клоун — человек: и любим его. В этом весь секрет: клоун: клоун: и любим его». После того, как господин Ичи (который, по моему скромному мнению, был не на высоте, поскольку, хотя и было у него несколько классных защит, но эти пробежки!.. Ему еще повезло…) выкинул так наз. соленую десятку, и игра закончилась. «Конечно, с другой стороны, относительно этих пролистываний, назад, вперед итакдалее, их нужно представлять себе как маленькие тропинки, по которым мы, взявши за руку, ведем… ну, да… того, кто идет. Развилки, слияния тропинок, несколько муравейников, рев оленя вдалеке, и гомон купающихся девушек, и заводская сирена; мы обращаем внимание на пейзаж и обычно близко к сердцу принимаем судьбу вышедшего на прогулку. Стараемся, вот и все, что в наших силах». Так говорил он, как говорят люди, склонные жаждать человеческого общества. И в этом месте рассмеялся он. «И еще кое-что: количество сносок в книге. Об этом мы еще позаботимся». Он кивнул. «Но ведь любая теория сера, друг мой». Затем: «Угу, теория сера, друг мой, но обложка-то! Лиловая, как одеяния епископа!»

Мастер налил всем вина. Господин Ичи затряс головой, но у него тоже загорелись глаза. Господин Чучу взял в руки коробок. В связи с чем-то он сказал: «Где-то в это время я здорово выдал ».

В этот момент вошел Габор Качох, секретарь заводской комсомольской организации, по девице с каждого бока. Широко улыбаясь, сказал: «Вот-вот: предатель», — и устроился у стола. Господин Чучу вскочил, сверкая глазами. Он был чрезвычайно взвинчен. «Сядь», — сказал господин Ичи. В воздухе повеяло холодом. А ведь сколько радости было в этом маленьком коллективе чуть раньше! (Они победили в отборочных соревнованиях. Кубок 1 Мая.)

Эстерхази дал этой внезапной перемене следующее объяснение: «Знаете, топ ami, этот секретарь комсомольской организации — слизняк. Проклятый вредитель, червяк, белладонна, белена, дешевый мелочный карьерист, для которого комсомол лишь средство, а вообще-то он липнет ко всем без разбора, и к девицамтоже». Учитывая неустойчивое душевное равновесие мастера (достояние и интересы нации!), я осмелился заметить, что деятельность Габора Качоха обеспечиваеткоманде финансовую базу, чем и мастер тоже пользуется. Он склонил голову: «Пользуюсь». А потом, как фурия: «Пусть вас это не беспокоит. Это характеризует не его, а меня. Это мое поражение. Я не гордый, — улыбнулся он, — кроме этого; я приму деньги даже от него, чтобы мы могли существовать». (Обувь, форма, прохладительные напитки и тому подобное.) «За деньги заранее сообщил вопросы викторины «Кто знает больше о Советском Союзе?», — неодобрительно прибавил он. Но ведь это в шутку. «Да, — сказал он серьезно, — и каждый отвечает за свои шутки как за свое лицо». Ах вот как! Здесь все же есть в чем усомниться. Как-то раз он стоял по эту сторону 16-метровой, и ничего не происходило, но об этом знали не все. «Знаете, друг мой, у каждой шестнадцатиметровой по эту сторону — это одновременно и по ту сторону. Но не у каждой, и на это настойчиво прошу обратить внимание, не у каждой шестнадцатиметровой по эту сторону — это и по ту сторону». Такие утверждения можно делать тысячами. «В самом деле? Ну и?» Судья приближался на всех парах. Мастер понизил голос, поглаживая небритый подбородок. «Знаете, это очень интересно. Все считают своей обязанностью рассказывать мне дурные шутки на плохую реакцию». Судья подошел ко мне. «Еще раз такое, — и он показал, что имеет в виду, — и можешь идти включать душ». — «Хорошо, хорошо», — как обычно, успокаивал он обладателя свистка, который — демонстрируя сходство со своими коллегами — никак не успокаивался.

«Как видно, вас успокоит только одна история», — произнес он. Хотел вывести секретаря комсомольской организации на чистую воду. Своим низким мягким голосом он начал рассказ:

«Я готовился совершить одну из своих длинных, печальных вечерних прогулок, всю вторую половину дня выл неприятный северный ветер, плакали оконные рамы, и я напрасно кутался в славный плед: с холоднойяростью ругал я Ичи (господина Ичи. — Э.), как только я его ни называл, ну зачем назначать матч на такое время. Но, будучи человеком дисциплинированным (какое заявление! какое прямолинейное заявление!), я, взяв мешок с формой, отправился в путь. Буду немногословен. На живописном повороте дороги Качох с кем-то перепихивался. Они меня не заметили, а я не чувствовал надобности здороваться. В тот момент, когда я проходил мимо, рука полезла под свитер, и я услышал: По мнению товарища Хорвата, мы с ними солидарны. А сам ее лапает. Придя в сильное волнение, воскликнул он: «Везде это сраное притворство! Сплошная гребаная проповедь!» Но на этом запал иссяк. С глубокой горечью он сказал: «Я что, теперь вынужден буду все выслушивать? Неужели я так завишу от обстоятельств? От собственных капризов и прихотей?»

3Эстерхази размашистым — «певучим» — как утверждает о нем молва — шагом поспешно сбежал по ступенькам. Перед домом свою дневную работу завершал расклейщик плакатов. Мастер никогда не упускал случая, когда сталкивался с «красочной» действительностью. («Подобно королю Матяшу», — как он говорит. Ах, какая это тонкая самоирония над. знаменитым профилем!) Так же, как за свою короткую, но шумную и бурную жизнь он часто говорил: «Доброе утро!» О-ла! Кто бы мог такое представить! Такую деловитость и проч. И что характерно, «мир настолько играет на руку» мастеру (это одна из его любимых мыслей), что даже… Конечно, вы уже догадались. Рабочий снова отвернулся и чуть отошел в сторону, благодаря чему плакат открылся для обозрения. Мастера поразила игра пропорций. На плакате в несколько увеличенном виде была изображена фигура Луиса Бунюэля — потому что на плакате была фигура Луиса Бунюэля. Где-то пять к четырем… Жуть. Все увеличено как раз настолько, чтобы человек ни о чем не догадался; все может даже показаться всамделишным. Отпад. Мастера действительность озадачила; несколькими ненадуманными словами он похвалил работу рабочего, а потом, задумчиво болтая мешком с формой, пошел (двинулся) к автобусной остановке.

4— — — — — — — — — — — — — — — — —

5«Видите ли, друг мой, предложение это, — мною созданное! — похоже на радугу. Удивительно двухцветное». У радуги не два цвета. Это т. н. художественное преувеличение, которое, как мы видим, часто проявляется в форме преуменьшения.