Юдит Шалански - Шея жирафа

– Только так можно проверить, кто слушал на уроках внимательно. На пути от кратковременной памяти к долговременной теряется немало информации.

В увещеваниях больше не было необходимости. Они уже сдались. Испуганно корпели над заданиями и постоянно поднимали ищущий, взгляд. На нее и в окно, на черные ветви каштанов. Но там тоже не было ответов. Все это лишь спектакль. На самом деле они счастливы, что от них наконец-то потребовали приложить усилия. Всем животным нравится, когда над ними доминируют. И они не исключение. Наконец хоть что-то. Луч света, осветивший их жалкое существование. Мучительное, но возвышенное чувство, и дневная доза адреналина. Колотящиеся сердца у нее в руках. Да, дети, это жизнь. А жизнь четко подразделяется. На скрытые причины и внешние проявления. Труд тяжелый, хлеб сухой. Все очень просто. Чем больше от них требовать, тем большего они добьются. Желание достичь результата заложено в природе человека. А от законов природы не уйти. Только конкурентная борьба поддерживает в нас жизнь. От завышенных требований еще никто не умер. Наоборот. А вот от скуки можно и умереть.

Еще раз пройти по рядам. От шкафов к окну. Монстеру не мешало бы полить. Пять вяло свисающих пыльных пальцев. Удивительное растение. Видимо, упрямый рост – тоже одна из форм борьбы с недостаточным уходом. Хотя это не новость. Может, это даже самая эффективная форма. Кажется, она и правда цепляется за жизнь. Все растет и растет. Без остановки. Только цвести в этих широтах не будет. Скоро выпадет первый снег. Умеренная климатическая зона. Четыре времени года, как полагается, а не только солнечные дни. И редко когда такой дождь, как на калифорнийском побережье. Как кстати был тогда дождь. После их тура по пустыне. Небо наконец-то снова затянуло облаками, Тихий океан стал матово-серым. Коричневые пеликаны, как камикадзе, срывались в море. У кромки воды молодые песочники с длинными загнутыми клювами бегали вслед за волнами. По берегу ходили мужчины с металлоискателями. Казалось, в этой стране все всё время что-то ищут. И пальмы выглядели не так, как по телевизору, это были совершенно растрепанные засохшие пальмы. А здесь? Солнце не показывается вот уже несколько дней. Это уже стало предметом обсуждения. Но мы же не растения. Так однажды сказала Клаудия, поднимая наконец-то вечно опущенные жалюзи в своей комнате. Годами она сидела во второй половине дня в темноте. Инцистирование до достижения стадии взрослости. Конечно, люди не растения, но Клаудия была похожа на личинку. Бледное, тонкокожее, худое существо. Призрак. Да еще эта ужасная музыка. Тлеющие ароматические палочки. Исписанные блокноты. Дневники с замочками. Спрятанные ключи. И повсюду пыль. Как будто кто-то умер. Все это еще хуже, чем уроки религии. Клаудия не была растением, она была животным. Немым и беспокойным.

Дальше по рядам. Контроль необходим. Кто-то вздохнул. На кого опять Том похож. Бесформенный мешок. Лаура прижимается грудью к краю стола. То ли нервничает, то ли важничает. Кевин начеку. Кольцо в носу на расстоянии едва ли ладони от листка, осторожные повороты головы. Готовится списывать. Но Фердинанд сидит слишком далеко. Расстояние между ними больше, чем любая индивидуальная дистанция.

– Кевин, можете не стараться. Почерк Фердинанда даже я не могу разобрать.

А откуда, собственно, эта монстера? Может, подарили? Но кто? Времена, когда учителям дарили подарки, давно прошли. Рук не хватало, чтобы удержать все букеты в День учителя. Двенадцатого июня. Чудесное время. Все цветет. Больше всего пионов. В учительской – море цветов. Предписанные жесты тоже чего-то стоили.

А вот и Якоб, этот изнеженный очкарик. Прямая, как свеча, спина. Как у конфирманта. Первое же задание пропустил. Это даже не наглость, это провокация. Ему абсолютно все равно. Он покончил со своей жизнью еще до того, как она началась. Смирился со всем, с контрольными без предупреждения и со строгими оценками. Его все это совершенно не волнует. Он в точности, как его отец, уютный господин, с бородкой правозащитника и. в очках без оправы. Не только близорукость передается по типу доминантного наследования. Демонстрация характеров на каждом родительском. собрании… Главное правило наследования: если дети ужасны, значит, родители еще ужаснее. У них уже в полной мере оформились те качества, которые в их потомках пока еще тихо дремлют. Сумасбродная мать Табеи. Само собой, мать-одиночка. И какая только муха ее укусила. Постоянно всех перебивает. Утверждает, что каждый ребенок – это совершенно особый индивидуум, но прежде всего – ее ребенок. Да что вы говорите! Жалкая попытка повысить значимость собственной неудавшейся жизни за счет менее неудавшегося потомства. Вперед, в атаку. Ребенок – это ее капиталовложение. Наследственный капитал – единственная инвестиция в будущее. Все надеются, что новая комбинация собственных генов окажется более удачной и свет этого успеха озарит дарителей. Особенно если второй носитель наследственной информации сделал ноги.

В воздухе в буквальном смысле слова пахло сосредоточенностью. Потоотделение. Попытка вспомнить забытое. Память может быть обманчивой. Память обманчива. Мозг полон белых пятен. Horror vacui [2] Природа не терпит пустоты.

Какие растерянные у них лица. Какие несчастные. «Назовите четыре рецессивных признака и четыре доминантных наследственных заболевания!» Они же все это проходили. Это же так просто. Таких заболеваний сколько угодно. Взять хотя бы пальцы рук: полидактилия, брахидактилия, арахнодактилия. В следующем задании даже приводится генеалогическое древо семьи с полидактилией, а рядом – черно-белая фотография. Отец и трое детей, демонстрирующие свои вампирские пальцы, тыльной стороной кисти вперед, взгляд прямо, в камеру. Из старого учебника биологии. Тридцатых годов. Добавить немного комнаты ужасов не помешает. Ярмарочное веселье. Экзотические уроды. Сморщенные существа в собственном соку. Альбиносы, волосатые люди, девочка, покрытая шерстью, женщины с бородой, дама без нижней части тела. Мальчик с ее улицы, ее детские воспоминания. Кривой Решке. Он жил вместе с матерью в развалившемся фахверковом доме. Маленький горбун в обносках. Обтрепанные манжеты винно-красной шелковой рубашки. На горбе рубашка натягивалась. Он был похож на обезьяну. Шеи нет, согнут вперед, плечи задраны. Видимо, из-за горба. В огромной руке – авоська, волочащаяся по брусчатке. Сколько ему лет, определить было невозможно. Могло быть сколько угодно. Огромный ребенок. Или старик с мальчишеским лицом. Что такое норма, понимаешь, лишь когда сталкиваешься с отклонениями. Уродства необходимы, чтобы распознать, что есть здоровье. Слово «монстр» происходит от слова «monstrare» [3] . Наглядность – это главное.