Любко Дереш - Намерение!

– Живот! Живот болит, умираю!

Я наклонился, пропальпировал живот. Он был тугой и вздутый.

– Болит? – спросил я, надавив на печень. Бабка только ревела.

Не находя иного выхода, я сдавил ей живот двумя ладонями. Нажал сильнее, и из бабкиного заднего прохода вылетел сухой кусок кала, похожий на шишку. За куском последовала деморализующая рулада.

Бабка облегченно вздохнула и еще раз пукнула.

– Дохтуром, наверное, будешь, – сказала она. Принюхалась и сморщила нос. – Чего стоишь? Мой давай, холодно ж, нет?

Я подмыл бабку, переодел ее в сухое и положил в кровать. Бабка сказала, что ей мокро. Я снова вытащил ее из колыбели и поставил посреди комнаты на четвереньки. В другую форму бабка уже не сгибалась и не разгибалась. Очень редко когда она еще могла садиться. Сегодня был не тот день.

Из своей спринтерской позиции бабка давала четкие указания, как я должен стелить постель. Она глянула через плечо и закричала:

– Черт! Господи, черт в хате! Петро, гони его!

Сквозь приоткрытые двери в комнату просунулась взъерошенная голова Тимки. Он живо осмотрел интерьер (над кроватью большой фотообраз Иисуса в поле с апостолами, справа – радиола, в центре – старая бабка в позиции бобика, развернутая задом) и сказал:

– Начальник, кушать подано!

Бабка повернула голову ко мне:

– Спаси и сохрани! С чертом обедает!

Я пояснил бабке, что это мастер пришел смотреть проводку. Бабка вроде поверила и успокоилась. Я уложил ее назад в кровать и накрыл периной, аккуратно подбив под бока.

На кухне стояло блюдо с картошкой. Вернее, картошка утопала в сметане – наверное, в тех пол-литра, что я купил у Шелепилихи.

– Что-нибудь не так? – озабоченно спросил Тимка, садясь. – Я пол вытер.

Пол, скользкий и мокрый, был покрыт тонкой аппликацией из лука в корейском стиле. Я мысленно плюнул на все это и сел за стол.

– Ну, так, может, выпьем? – несмело предложил Тимка.

Я полез в сумку за бутылкой. Удивился вслух, почему мастер первым делом не поискал ее.

– Да разве ж так можно! Я ж в гостях!

Я налил ему сто пятьдесят грамм в бокальчик. Этим бокальчиком бабка вырезала тесто для пирогов. Бутылку сразу же закрыл и спрятал в буфет.

– А ты не будешь?

– Нет. Мне за бабкой приглядывать надо.

Тимка повел бровью и опрокинул, как положено.

Втянул носом воздух, выдохнул и раз-два начал уплетать бульбу. Я не был голоден, но немного поел.

Тимка уже ждал следующие сто. Я категорическим тоном сказал, что остальное мы булькнем после того, как посмотрим на проводку. Тимка скис. Он начал колупать ложкой в сметане, как недовольное дитя.

Наконец он отодвинул тарелку (не съел и половины порции) и решительно встал из-за стола:

– Так и должно быть.

– Что? – не врубился я.

– Правильно говоришь, начальник. Сперва работа, а уж потом ужин, – и твердыми шагами направился на веранду, где лежал саквояж с инструментами. С преувеличенным порывом он открыл его и долго там копался, пока не извлек какую-то штукенцию, похожую на авторучку.

Я с интересом наблюдал за его действиями. Тимка подошел к щитку, воткнул свой инструмент в какое-то гнездо и немедленно получил удар током. Его тряхнуло разок и отбросило на метр назад, так что он грохнулся на спину, как мешок с луком. Еще и стукнулся головой об пол.

Вся эта пантомима выглядела очень смешно, совершенно в духе такого человечка, и я в очередной раз расплылся в улыбке.

Я склонился над ним:

– Вы не ушиблись, пан мастер?

Тимка, даже не улыбаясь, смирно лежал на полу. Я бы уже как минимум шевельнулся.

Наклоняюсь над ним ниже, подавляя смех. Ищу на его лице следы смешинок. Коснулся рукой его головы (взъерошенные жирные волосы торчали и вились), и голова легко перекатилась на другую сторону. Верхняя губа задралась, оголив десны и кончик языка. Глаза были приоткрыты, но в щелочках – тольки желтоватые белки. Меня передернуло от страха.

Быстро закатил ему веко. Радужка закатилась аж за кость. Автоматически я ударил три или четыре раза по лицу и в панике прижался ухом к груди. Пиджак с подкладкой глушил звуки, но я, кажется, что-то услышал.

Рванул лацканы в стороны, содрал рубашку и прижался ухом к усохшим ребрам. Что-то шумело и пульсировало, что-то там точно еще билось… как вдруг понял, что это у меня уши выворачиваются наизнанку от перенапряжения. Кровь бухала в голову тяжким молотом, удары отдавали в виски, в глаза и в барабанные перепонки. Легкие не работали.

Вокруг меня скакала паника, похожая на пигмея в маске, махала руками и дико кукарекала. Паника поглощала все внимание, которое я пытался сосредоточить на ситуации. Мне стало плохо, и я понял, что вот-вот грохнусь в обморок. Несколько раз со всей дури врезал себе по щекам. Паника лишь усилилась, и я снова припал ухом к его груди.

Ничего.

Я сделал единственное, чего делать в таких ситуациях не стоит. Что было силы грохнул ему кулаком там, где сердце. Сложил руки в замок и грохнул еще раз. И еще раз. На четвертый раз я с ужасом заметил, как мои кулаки пробили в груди Тимки ямку. Я остановил себя и потрогал эту выемку пальцами. Мягкая до тошноты. Точечные кровоизлияния. Голова моя кружится, дайте за что-нибудь ухватиться…

– Курва! Курва! – прокаркал я, утратив равновесие. Повалился с корточек на зад. – О курва!

Я проломил ему всю грудину, превратив ее внутри в затопленный кровью мешок костей. Гематомы, переломы, пневмоторакс. Тимка был мертв, и, вполне вероятно, я добил в нем последний шанс ожить.

– Петр! – раздался отчаянный крик бабки. – Беги скорее!

– Что?! Ну что ты хочешь?!!

– Иди сюда! Я помираю!

Я метнулся к бабке в комнату. Она хватала ртом воздух, но глотки с каждым разом становились все меньше:

– Теперь уже точно… Йой, как я боюсь… Йой, Петрусь золотой мой… йой, рыбонька…

С каждым «йой» из нее вылетало по ковшику силы. И влетало по черной птичке. Я видел собственными глазами, как эти птички, похожие на дроздов, влетают ей в живот.

Я сел около бабки. Сердце мое просто выскакивало.

– Сейча… еще бы немно… Еще бы немноже… пожи…

Глаза. Мне нужны ее глаза. Но бабка закрывается, прячет голову под перину. Я силой опустил ей руки, чтобы она перестала заслоняться:

– Тихо! Тихо, помнишь, как мы глядели в глаза? Давай сейчас так. Как раз тот момент.

Бабка мотала головой и стонала. На улице поднялся ветер и бил изо всех сил в окна. Я выразительно чуял смерть. Где умирают двое, там третий полумертвый.

Бабка ерзала по подушке, но я снова силой сжал ее голову в ладонях. Впился взглядом ей в глаза.

Поймал.

Поймал взгляд. Она поймала взгляд. Мы увидели друг друга. Я расслабил руки, и бабка больше не крутилась. Мы загляделись друг в друга.