Харви Джейкобс - Американский Голиаф

– Лучше бы я ослеп, только б не видеть эту миску, – ответил Чурба. – Что за хрень вы тут жрете? Откуда ее кусают? Не приметил я никаких железяк, а если б и приметил, откуда мне знать, что это такое. Ваш мост, вы и разбирайтесь.

– А что за шлюхины духи, о которых ты все мечтаешь? Как ее звать-то?

– В том-то и дело, – вздохнул Чурба. – Вылетело из головы. Бет. Герт. Дот, что-то в таком духе. Маловато для такой бабы.

– Что, здоровая очень? Болтаешься небось туда-сюда.

– Надеюсь, я успел поболтаться, да еще с толком.

– Может, Элла или Сью? – предположила обезьяна.

На обратном пути Чурба рассмотрел все, что так встревожило его собеседника. Горы оборудования, укрытые брезентом, обнесенные забором и охраняемые тощими немецкими овчарками. Хорошая новость – надо рассказать кузену Джорджу. Народ будет ходить по новому мосту смотреть на исполина.

Когда Чурба добрался до «Хумидора Халлов», не было еще восьми часов, однако Бен Халл был на месте и вытирал пыль с индейского племени. Голиафа откроют только в девять. Чурба стал нащупывать ключи и вдруг отпрянул. Бороздя у поребрика кучу серого снега, на него несся мешок с тряпками. При этом дымился, как дракон.

– Эй, мистер, – сказал мешок, – не ответите ли на один вопрос?

Чурба понял, что это всего лишь пацан, завернутый в старое армейское одеяло.

– Спрашивай, сынок.

Он присмотрелся, нет ли вокруг чего подозрительного. Беспризорники на этой улице имели привычку устраивать охоту на заблудших овец, а для приманки высылали козлов-провокаторов. Но, похоже, вокруг было пусто.

– Мать болеет, может, даже умирает, а у меня, кроме нее, никого и нету.

– Я не даю посторонним деньги, – ответил Чурба. – Поищи кого другого.

– Мне бы попросить кое о чем Кардиффского исполина. Да вот не знаю, который исполин настоящий? Одни говорят, этот, другие – тот, что в Нибло. А я все бегаю от одного к другому, потому что надо же знать точно, какой правильный. Мать говорит: доверяй мистеру Барнуму, да только она не в себе от лихорадки.

– Сомневаюсь я, что у тебя хоть на какого денег хватит, – проговорил Чурба.

– О, у меня как раз доллар, – ответил мальчик и потряс мешочком с мелочью.

– Ну раз так, я тебе скажу: этот самый исполин и есть настоящий.

– А откуда вы знаете?

– Слово даю, – ответил Чурба. – Как же мне не знать, если этого каменного человека откопали у меня на ферме.

– Ладно, а когда оно открывается? Мне бы успеть обратно накормить маму супом.

В животе у Чурбы зашевелились угри, и он рыгнул, прикрывшись рукой.

– Откроется, когда я скажу. Если обещаешь не безобразничать, проведу тебя внутрь. Давай свой доллар.

Дымящийся мальчик побросал холодные монетки Чурбе в перчатку.

– Шевелись, а то холодно, – приказал тот. – Вообще-то я мелочь не беру, но по случаю Нового года…

– Ух спасибо! – воскликнул мальчик.

– Только не проси у моего Голиафа слишком много, он тебе не Санта-Клаус.

– Что вы, сэр, – сказал мальчик, – только чтоб мама жива была.

Коммодор Корнелиус Вандербильт обозревал с холодного балкона литейный цех Эндрю Карнеги. Река белого раскаленного металла поливала искрами небо. Расплавленная сталь принимала форму паровозов Вандербильта, его же товарных вагонов и рельсов, которых хватит, чтобы дотянуться до будущего. В пламени заплетались канаты его мостов. В огненных наковальнях обретали жизнь корпуса кораблей Вандербильта, зубья и шестерни ловких и безжалостных механизмов Вандербильта.

Коммодор направил взгляд в другую сторону. По Гудзону скользили льдины, точно впустую истраченные годы навстречу вечному проклятию. Откашлявшись, Вандербильт выплюнул в ночь мокроту. Потом ушел с балкона.

– Свежо, – сказал Карнеги самому почетному своему клиенту, президенту Нью-Йорка и Гарлема, железных дорог «Хадсон-ривер», а теперь и «Нью-Йорк-сентрал».

Коммодор, который, начав с парусных лодок, возивших людей и грузы от Стейтен-айленда к Манхэттену, построил флот и встал во главе империи, несомненно, был главным генератором этого мира.

– Ваше литейное производство когда-нибудь закрывается?

– Только на Рождество. Стальной голод удовлетворить невозможно.

– Я вам завидую, Эндрю. Столько добиться в такие молодые годы и при этом удерживать равновесие.

– Вряд ли вам есть чему завидовать, Корнелиус.

– В этом году мне исполняется семьдесят шесть. Вы ждете заказов, я – могилы. Мне есть чему завидовать.

– Никаких могил, Корнелиус. То, что вы оставите после себя, уже сейчас вынуждает Америку посмотреть на себя по-новому – как в плотском, так и в духовном смысле. Университеты, библиотеки, церкви, ренессанс науки. Сей щедрый ливень переживет века.

– Я оставлю после себя тот же прах, что и все остальные.

– Нет. Лучшее наследство – само ваше существование. И я полагаю, вы еще долго будете заниматься тем же.

– Человек в зеркале не сулит мне много времени. Впрочем, я не в обиде. Кое-какие радости у меня еще остались.

– Вандербильт незаменим.

– Эндрю, куда бы я ни взглянул, я вижу молодых людей с такими крепкими яйцами, что они готовы взорваться, как фейерверк. Мое место займут мгновенно.

– В крайнем случае будете строить в раю железные дороги.

– Для этих крылатых созданий? Я не вкладываю деньги в рискованные предприятия.

– У вас впереди мешок лет, Корнелиус. Вы еще похороните нас всех – подождите, увидите сами. Я рассчитываю на проникновенный панегирик.

– Пора спать, – сказал Вандербильт.

– Отдыхать и набираться сил.

– Молодой сон – это отдых и накопление сил. Старый – репетиция перед долгим покоем. И все же сны – мое главное развлечение. Они уносят меня в потрясающие места. Прошлой ночью меня навещали каменные люди, с которыми мы недавно познакомились. Наверное, это был ваш сон, Эндрю, а не мой. У камня и стали много общего. Видимо, снам тоже случается сбиться с пути и обнаруживать себя в чужой спальне.

– Что же вам сказали исполины?

– Титан – прагматик, скала до мозга костей, все поносил тех, кто придумал профсоюзы. Советовал купить акции «Юнион пасифик».

– Браво Титану.

– Голиаф стоял голый, смотрел на меня и плакал. Так, будто частица его души окаменела прямо в глотке. Я спросил, не потерянная ли часть заставляет его сокрушаться над своей хрупкой древностью.

– Так уж и хрупкой, коммодор. И каков был ответ?

– Ответа не было. Он пожал плечами и улыбнулся; собрался что-то сказать, но я проснулся от судороги в ноге.

– Может, он еще вернется и ответит.

– Нынешней ночью я надеюсь на гостей помягче, – возразил Вандербильт. – Хорошо бы заглянула нимфа из морской раковины или две.

– Я велю поставить вам в комнату фрукты, – пообещал Карнеги. – Возможно, бананы и яблоки помогут вам развлечь нимф.