Харви Джейкобс - Американский Голиаф

– Слишком ты к этому спокойно, – проворчал Чурба. – Уж всяко они сделали тебе мало хорошего.

– Все быльем поросло, – сказал Джордж.

– Но как же честь? Не забывай о чести, Джордж. И этот маленький, он, может, твой, кто знает.

– Моя честь никого особенно не касается. Ребенок принадлежит Анжелике. Ты многого не знаешь, – ответил Джордж.

– Это точно. Ладно, кузен. Надеюсь, ты не держишь на меня зла, что не сказал сразу, раз уж для тебя это был не секрет. – Чурба пожал плечами.

– Это ничего бы не изменило.

– Надо бы мне поехать с тобой, – сказал Чурба. – Но что-то я подустал от ископаемых. Ты ж знаешь, как оно бывает. И дома давно не был.

– Теперь мне лучше одному.

– Черт возьми, это жутко благородно, что ты выкупил у меня долю.

– Хватит об этом.

– Значит, первая остановка в Бриджпорте? Мне нравится. Выставить Голиафа прямо на заднице у Барнума, в его городе. Сладкая месть. А потом куда?

– Еще не решил. Куда угодно, где нас будут ждать.

– Придут они смотреть на Старую Дурилку как пить дать, – уверил его Чурба. – Весь мир – это тебе не то что Нью-Йорк. Говори им, как преподобный Турк; если человека из Библии и не было, он мог быть. Клянусь, проглотят. Неохота бросать тебя здесь, кузен, да мне в Кларендон надо. Джима Фиска повидать, а после вещички складывать.

– Со мной все в порядке, можешь идти.

– Давай руку, Джордж Халл. Я твой должник.

– Я бы сказал, мы оба друг другу обязаны.

– Скажи еще одну вещь. Ты всерьез думаешь, что в те времена были исполины?

– Может, и были, – сказал Джордж.

– Если они больше нас в два раза, значит, мы тут все скукоживаемся. Скоро, наверное, будем, как Мальчик-с-Пальчик, есть и пить из этой дурацкой посудки, которую Лоретта покупает. Представляешь, сидим в креслицах и качаемся. Потом будем как мураши, а после мурашей мошки, а после мошек вошки, а после вошек чего? Я из-за тебя прям философом заделался, Джордж. Ладно, если все ж надумаешь словить лозоходца, кликни меня.

Чурба встряхнул Джорджу Халлу руку и растворился в толпе.

Джордж откинул голову на спинку скамейки, в мыслях его беспрепятственно закружились снежные хлопья. Он закурил «Улисс-супремо» и вслушался в литанию встреч и прощаний, долгий перечень имен и названий всех тех мест, где кому-то вдруг да понадобится исполин.

– Не делайте глупостей, оставьте эту затею, – сказал Барнум, усаживаясь рядом с Джорджем. – Не погоняйте дохлую лошадь.

– Что вы здесь делаете, Ф. Т.?

– Пришел попрощаться с самоубийцей, – ответил Барнум. – Чем еще можно счесть ваш поступок, как не прыжком с утеса, Я же вас предупреждал. Я с трудом продал Женни Линд нашим мужланам, а это ископаемое вам еще аукнется.

– Теперь не я, а вы погоняете лошадь. Мы же во всем разобрались.

– Сосчитайте свои деньги, Халл. Достаньте альбом с газетными вырезками. Вы сотворили чудо, легенду на много веков. Блестящая была афера, восхитительное воплощение. Заметьте, что я говорю в прошедшем времени.

– То, что сделали со мной вы, – низость, достойная червей.

– Верно, однако у меня богатый опыт. Хотя не так уж часто Барнум идет за лидером. Вы все время были на голову впереди. Теперь же лепите цемент на собственные лодыжки. Сделайте то, что я. Найдите охламона с долларом и избавьтесь от мертвого груза.

– Не сейчас. Это еще не финал.

– Мы уходим – они смеются. Именно таким и должен быть финал.

– Пустой смех, я бы сказал.

– Толпа творит мошенников и сама же ими командует. Не подвернись мы под руку и не принеси им исполинов, мы же были бы виноваты. Но мы подвернулись и принесли. Два американских Голиафа явились к ним из тумана с надеждой в сердцах и государственным флагом на яйцах. Превосходная постановка, Джордж Халл. Вы должны быть довольны.

– Они поверили.

– И заметили слишком поздно, что поверили слишком рано. Что в этом плохого? Может, в следующий раз толпа будет осторожнее. Но тут дело не в кнуте. Исполинский аппетит утолить невозможно.

– Иные до сих пор верят.

– Польза от нас не в том, что мы закрываем кому-то глаза, а в том, что заставляем смотреть внимательнее. Нянчиться с окаменевшим надувательством, которое пережило свое время, – это не просто невыгодно, это непатриотична.

– У Голиафа еще все впереди.

– Когда к вам вернется разум, вспомните, что цирк Барнума всегда найдет применение хорошему клоуну. Правда, что вы собрались в Бриджпорт, мерзавец этакий?

– Правда. Билеты продаются неплохо.

– Передайте мои наилучшие Генералу-с-Пальчику, если встретитесь. Этот выпивошка сочиняет там книгу. Доброто пути, Халл. Пусть Господь и каменный человек будут к вам милосердны.

– Милосердие вокруг нас. А вы держите руки подальше от нимфеток.

– Я обдумаю ваш совет, – сказал Барнум.

Барнаби Рак доплыл на пароме до Бруклина и пошел пешком к месту трагедии. В конце прошлой недели там, где росла, чтобы ловить потом кабель Бруклинского моста, башня из гранита и известняка, трое рабочих упали с лесов прямо в цементную яму. Достать тела не представлялось возможным. Решили оставить этих людей здесь, погребенными в бетоне, как мухи в янтаре.

В «Горн» пришло анонимное письмо, в котором погибшие назывались крепкими профсоюзными вожаками и утверждалось, что за несчастным случаем стоит нечто большее. Письмо отложили в сторону, сочтя делом рук злобного психа, однако Джон Зипмайстер все же отправил Рака на похороны.

Когда Барнаби добрался до места, уже вовсю шла торжественная служба. Вашингтон Рёблинг, главный инженер «Нью-Йорк бридж компани», и его жена Эмили стояли рядом с застывшими вдовами и перепуганными детьми зацементированных жертв. Компания проявила к ним сострадание, достойное восхищения. Каждую осиротевшую семью одарили двумястами долларами и годовой платой за жилье.

Мэр Оукли Холл встал с места, намереваясь произнести речь, и тут пошел град, жаля скорбящих, словно рой ледяных насекомых. Мэр прошагал сквозь эту бриллиантовую завесу, поцеловал вдов и поднялся на возвышение.

– На этом самом месте трое честнейших работников отдали свои жизни за наш город. Какая огромная потеря для всех! Но давайте спросим себя, кто из нас может рассчитывать на подобный памятник? Будем ли мы достойны, со всеми нашими заслугами, лежать под этой сверкающей стальной дугой? Под могучими готическими башнями, что соперничают с грандиозным собором? В некотором смысле Бруклинский мост и есть возводимая нами церковь. Каждый рабочий, чьи силы и, да, чья жизнь вложены в эту конструкцию, навечно останется в огромном сердце нашего города… Друзья мои, цена прогресса велика. Всякий триумф цивилизации требует новых жертв. Мы собрались здесь сегодня, чтобы сказать прощай трем героическим мушкетерам, бесстрашным рыцарям труда, которые с полным правом могут заявить крылатому господину: «Я сотворил то чудо, что ты видишь сейчас под собой! В сей могучий взмах вплавлены моя плоть и кровь! Я заслужил место в раю!»