Стивен Вулф - История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

Я ворчал на себя: «Не сходи с ума. Собаку всю жизнь держали в клетке. У нее не было возможности осознать окружающий мир, не говоря уж о моей идиотской ситуации. Она всего лишь собака. Не пытайся ее очеловечивать – это жестоко. Пусть останется борзой, какой и родилась». Но теми долгими летними днями я не мог отделаться от мысли, что по любым меркам Комета далеко не обычная собака.

Эти путаные мысли были символичны для того, что творилось у меня в голове. Я не работал и понятия не имел, получу ли когда-нибудь работу. Не знал, сколько времени сумею содержать два дома. Как долго придется на часть года расставаться с Фредди? Сможем ли мы так жить? Не потеряю ли я контакт с дочерьми? Проводя с ними лето, я узнал об их планах. Кили перешла на третий курс университета Небраски, Линдси готовилась поступать в колледж, а Джеки будет учиться во втором классе средней школы. Я задавал им вопросы о будущем, но, слушая ответы, часто отвлекался, одурманенный лекарствами и терзаемый постоянной тревогой. Что же будет, когда я вернусь в Аризону? Я опять потеряю с ними связь?

Снедаемый этими страхами, я с каждой неделей становился все более раздражительным и погруженным в себя. С тревогой заметил, что мои разговоры с детьми иссякают через несколько фраз, однако не задумывался, в чем причина. Меня преследовал образ описанного Линдси героя, но я не анализировал детское стихотворение. Дочь написала, за что уважает того мужчину: он вызывает у нее улыбку, ободряет ее, скрашивает ее дни. Линдси не упомянула, что он силен, как Тарзан, и способен выиграть триатлон. Но я не обратил на это внимания. Меня всецело поглотили переживания из-за того, что я не могу жить по собственным правилам – раз я не самый могучий, не самый добрый, не самый умный и не самый напористый мужчина в Небраске, значит, я плохой муж и отец.

Но дело заключалось не только в моем здоровье, или, вернее, в его отсутствии. Мои проблемы с позвоночником уже были занозой в теле семьи. В прошлом, подхлестываемый упрямством и нежеланием посмотреть в лицо правде, я убедил Фредди и девочек, что свет впереди не прожектор катящего на нас поезда. Моя уверенность и постоянный профессиональный успех сделали свое дело – во мне не сомневались. А теперь никто не знал, что сказать или как поступить. Ситуация напомнила мне древнее японское стихотворение, которое я повесил на стене своего кабинета:

Дочери были в смятении. Фредди тревожилась и расстраивалась. Каждый день я боролся с унынием, грозившим поглотить меня.

Но, к счастью, обрел собственного телохранителя. Когда Комета опускала голову мне на грудь, казалось, будто я лежу на ковре из мягкой травы в сосновом лесу. Всякий день для нее был хорош. И благодаря тому, что была довольна она, я, обретая покой, находил в себе силы держаться все лето.

Сентябрь 2000 года. Аризона

Наступил сентябрь с его очарованием отлета грифов. Темные облака рассыпали промозглую влагу, над грудами гниющих листьев витал запах плесени. Для меня наступило время возвращаться в Седону. Фредди, выруливая с подъездной дорожки, попросила:

– Вулфи, ты должен обещать мне кое-что. Если тебе станет хуже, ты заручишься чьей-нибудь помощью. Ты не должен пытаться все делать сам.

Дорога в Аризону вызывала во мне такие чувства, словно после затянувшегося пляжного бейсбола, не позволив отдохнуть, меня отправили в палаточный лагерь. Не спорю, наверное, жизнь на озере была для меня полезна, но совсем не такая, на какую я рассчитывал. Даже в своей идиотской хандре я дал себе слово облегчить Фредди жизнь, подыскав помощников, чтобы покупать еду, убираться и следить за здоровьем.

Жена пробыла в Седоне несколько дней – помогала мне устроиться. По мере приближения дня отъезда на север, улыбка Фредди становилась все более натянутой. В отличие от прошлого года процедура расставания была нам известна лучше, но мое здоровье настолько стремительно превращалось в черную дыру, что об это разбивались все попытки Фредди казаться спокойной. Я старался подбодрить ее, неустанно повторяя:

– Я стану лучше, чем раньше, о себе заботиться. Не буду просто терпеть. Обещаю.

В конце сентября чистый сухой воздух в Седоне открывал взору новые яркие и живые картины окрестных красноватых вершин. Ласковое дневное тепло было тем более приятно, что по ночам землю уже окутывало легкое покрывало прохлады. Жемчужные рассветы растворялись в бездонной, ничем не замутненной голубизне сапфировых небес. А ночи стояли такие ясные, что невооруженный глаз различал отражение лунного света от солнечных батарей пролетающей космической станции. Увидев это впервые, утром схватился за газету, чтобы проверить, не потеряла ли станция высоту.

Вернувшись в Седону, Комета вспомнила свой прежний дневной ритм, но после летнего прожаривания на солнце в ней проснулась новая уверенность в себе и щенячье любопытство. Ее настроение было заразительным, и я начал подумывать о регулярных прогулках по окрестностям. Вскоре я понял, что люди подмечают в борзой нечто новое, чего не было раньше.

– Привет, Вулф, как здоровье? – спросил мой сосед, облокачиваясь о низкую оштукатуренную стенку, отделяющую его огород от моего участка.

– Привет, ребята, как дела? – отозвался я, увиливая от ответа. Яна где-то поливала цветы, но услышав мой голос, тут же возникла рядом с мужем.

– Как хорошо, что вы вернулись!

С намотанным на запястье правой руки поводком, стуча по плиткам палками, я вразвалку поковылял в их сторону.

– Как поживаешь, Комета? – поинтересовался Билл.

Энергичные взмахи хвостом – не в духе борзых, для них это непростительная трата энергии. Собака стояла рядом со мной как вкопанная, но ее длинный хвост пару раз все же описал в знак приветствия дугу.

– Мы поняли, что вы вернулись, когда увидели вас вдвоем на прогулке, – сообщила Яна. – Почему не заглянули? – Ее вопрос, посчитав риторическим, я тоже оставил без ответа. – Нам бросилось в глаза, какой счастливой выглядит Комета, – продолжила Яна. – Шерсть сияет. Похоже, ее хандра и раздражительность исчезли.

Человек понимает, насколько тесно связан со своей собакой, если подобные простые замечания вызывают в нем приступ родительской гордости.

– Ведь правда, она намного лучше? И физически, и в поведении.

Яна кивнула.

– Я только вчера вечером сказала Биллу, что никогда бы не поверила, что такая собака ее породы может вести себя настолько терпеливо.

Я насторожился.

– Что вы хотите сказать?

– Она медленно идет и не отходит от вас ни на шаг. Я всегда думала, что этим собакам нравится бегать, и считала, что она станет таскать вас за собой по улице. А она не сводит с вас глаз, когда вы останавливаетесь, словно говорит: не торопись, я никуда не спешу.