Стивен Вулф - История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

Разумеется, этот разговор не воодушевил меня, но я был настроен решительно.

– Фредди, я пойду на это. Разве у меня есть другой шанс? Я успею умереть, прежде чем представится что-либо еще.

К моему удивлению, она меня поддержала.

– Похоже, он способен многое исправить. Может, мы сумеем снова стать занудной семейной парой.

Операцию назначили на 5 августа. Это давало нам возможность съездить в конце мая в Омаху, чтобы присутствовать на вручении Кили диплома юридического института. Там же я собирался проконсультироваться со своими лечащими врачами и выяснить, что нужно делать, чтобы набраться перед операцией сил. Еще я хотел повидаться с Линдси, которая теперь училась в Омахе по программе ухода за больными, собиралась получить степень бакалавра и держалась подальше от всех океанов.

Не желая омрачать Кили ее знаменательный день, мы пока не сообщили дочерям о моей предстоящей операции. Выпускная церемония прошла для меня словно в тумане. Я присутствовал физически в зале, но меня будто там не было: я думал о будущем и в то же время возвращался мыслями в прошлое. Кили исполнилось двадцать пять лет, а когда я упал на спортивной площадке, ей было только шестнадцать. У нас с ней было много общего, и когда она решила стать юристом, мне показалось, будто я сумел передать ей что-то ценное. Но сидя в тот день в зале, я размышлял: сколько моих не таких уж замечательных черт передалось дочерям? Не признавая масштаба своих проблем и стремясь разобраться с ними в одиночку, я отдалял от себя тех, кого очень любил. Девочки росли, и я не позволял им смотреть на меня в минуты слабости, пока все не начало рушиться. С тех пор мое поведение приводило в замешательство меня самого. Я дал себе слово, что когда-нибудь сяду с дочерями и спрошу, что они чувствовали во время этого долгого периода. Но в тот день лишь обнял Кили и сказал:

– Я тобой безмерно горжусь. – А затем как мог распрямился для семейной фотографии.

Врачи, у которых я долгие годы лечился в Омахе, посоветовали, как подготовиться к предстоящей операции. Первой задачей было накопить собственную кровь, а она из-за моей диеты стала напоминать жидкий бекон. Мои гастрономические привычки не прибавляли здоровья. Требовалось привести в норму уровень холестерина, придерживаться правильной диеты и лечить воспаление нервов. Меня наставляли, чтобы я не забывал ни об одной мелочи, которая могла бы укрепить меня перед операцией.

От этих советов во мне проснулся троеборец. Плавание, велосипед, бег – все это я могу попробовать и теперь! На обратном пути в Финикс я стал излагать Фредди в самолете свои планы на режим дня.

– С утра плавание в течение часа, затем прогулка с Кометой. В гараже свалены мои гири и гантели.

– Стив, пожалуйста, выброси эту мысль из головы, – охладила мой пыл жена. – Десять минут поплескаться в воде большое достижение. Ты не в учебном лагере морских пехотинцев.

Но я не отступил: на следующий день после приезда в Седону плюхнулся в бассейн, и через две минуты, когда отчаянно пытался удержать на поверхности голову, Фредди пришлось вылавливать меня оттуда. Затем попытался обойти округу без помощи Кометы и палок. Одолел полквартала, показавшихся мне тысячью километров. И на следующий день, словно попавший в аварию, был прикован к постели.

– Ненормальный, – едва слышно пробормотала Фредди. – Какой смысл мучить себя упражнениями, если следующие два дня не можешь встать с кровати? – Голос был скучно-монотонным, но разочарованный взгляд свидетельствовал о неоправдавшихся надеждах.

По сравнению с последними двумя днями недельный запой с сомнительным спиртным показался бы просто праздником.

– Может, мне не проявлять такого рвения?

– Неужели дошло? – Я почувствовал, как от тона жены напряглась Сандоз. А Комета убежала в соседнюю комнату. – Мне надо идти на работу, – продолжила Фредди. – Я было хотела осушить бассейн. Но раз у тебя в мозгу осталась еще пара работающих клеток, скажем обслуге бассейна, что они нам пока не требуются.

Вскоре мы смеялись над мыслью, что можно было осушить бассейн. Лето выдалось знойным, но, несмотря на усиливающуюся жару, Комета с энтузиазмом сопровождала меня на прогулках, которые становились длиннее и регулярнее. И во время одной из них снова проявила свою исключительную храбрость и преданность. Не говоря уже о крепком желудке.

Я одолел короткий подъем на холм, где с высоких точек открывался прекрасный вид на горные утесы. Узкая грунтовая тропинка тянулась на вершину сквозь густой можжевельник, толокнянку и колючие грушевидные кактусы. По гребню тянулась гравийная дорога, ведущая обратно к дому. Весь путь был не длиннее двух третей мили, но перепады высоты и неровности тропинки были именно тем испытанием, какое мне требовалось. Трудностей добавила изнуряющая жара.

– Давай отдохнем, Комета, – запыхавшись, предложил я и устроился на валуне, а борзая отправилась исследовать испражнения пекари, с такими же ярко-красными вкраплениями, как грушевидные плоды растущих вокруг кактусов. Переведя дыхание, я позвал ее: – Пошли, девочка, пора охладиться дома!

Тропинка настолько сузилась, что идти рядом стало невозможно. Я устал, ноги, которым больше никто не помогал сохранять равновесие, дрожали, стопы горели огнем. Впереди на расстоянии длины футбольного поля показалась мощеная дорога, и я был настроен добраться до нее без привалов. Комета шла передо мной, и я, если бы стал падать, мог опереться о ее зад рукой. Вдруг она остановилась посреди тропы.

– Вперед, Комета. Иди. Я устал.

Она не пошевелилась, склонила голову набок и стала принюхиваться.

– Пошли, девочка.

Собака не обращала на меня внимания. Рассерженный и вспотевший, я попытался обойти ее, втиснувшись в густой кустарник. Комета меня не пропускала. Оглянулась и стала подвывать. Живя с ней несколько лет, я понял, что она меня предостерегала, но было поздно: ступив на рыхлую каменистую почву у края тропинки, я не удержал равновесие и, опрокинувшись, полетел в кусты.

Падая, я не очень испугался, рассчитывая, что густые ветви смягчат удар. Когда же приземлился, показалось, что угодил в податливую комковатую влажную губку, которая немедленно взорвалась, превратившись в омерзительное, вонючее облако. Я свалился в груду глубиной в целый фут разлагающихся трупов крыс и оленьих мышей, которых кто-то ловил и выбрасывал вдоль тропинки. Мне приходилось видеть, как забивают на мясо и разделывают диких зверей и домашний скот, но я даже не догадывался, что существует такая отвратительная вонь. Из прожаренных на солнце пустыни сотен гниющих грызунов вываливались внутренности. А я, не в состоянии подняться, барахтался в этой огромной помойке из разлагающихся крыс, зловонных потрохов и крови.