Стивен Вулф - История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

– Сколько это еще продлится? – спросила моя мать.

– Мы не знаем, – ответила медсестра. – Будем держать вас в курсе. – Она уже собиралась уйти, но остановилась перед Кометой. – Эта собака вообще когда-нибудь двигается?

День продолжался, медики информировали моих родных. Между Фредди и Кометой возникали короткие стычки, но сколько бы жена ни раздражалась на собаку, та никак не реагировала.

– Комета, прекрати! Вставай! Ты же не можешь вообще не выходить на прогулку.

Борзая неподвижно лежала и, закрыв глаза, давала понять, что все попытки сдвинуть ее с места ни к чему не приведут. Когда Фредди попыталась надеть ей через голову ошейник, она стряхнула его и опять обожгла хозяйку взглядом: «Отстань!»

– Ладно! Тогда лежи и страдай!

Комета нарочито медленно отвернулась и положила голову на пол. Какое бы напряжение ни испытывала в тот момент Фредди, она невольно рассмеялась.

Около семи часов вечера, спустя двенадцать часов после того, как я вошел в операционную, через Комету переступил доктор Фрей. Фредди поспешила ему навстречу. Лицо хирурга расплылось в широкой улыбке. Никто не успел сказать ни слова, как Комета вскочила с пола и, встав между моей женой и врачом, уставилась на хирурга. Доктор Фрей усмехнулся и повернулся к Фредди.

– Задача была не из легких, но, судя по всему, мы справились. В ходе операции возникло несколько неожиданных, не слишком серьезных осложнений, они просто потребовали дополнительного времени. Сейчас медсестры приводят вашего мужа в порядок и вскоре переведут его в реанимационный блок. Операция продолжалась долго, и там он пробудет некоторое время.

Фредди вытерла слезы с глаз.

– Каково ваше мнение, доктор?

– Операцию он перенес очень хорошо. Большинство главных нервов, включая оба седалищных, страдали от серьезной компрессии, но мы их освободили. Боль ему мы, по крайней мере, облегчили. – Прежде чем скрыться в хирургическом отделении, хирург приобнял Фредди. И уже на пороге обернулся и бросил через плечо: – Коллеги мне сказали, что все это время Комета отказывалась сойти с места. Вот это да!

От выбросов адреналина и волнений напряжение в приемном покое возросло до высшей точки и, казалось, искривило пространство. Как только дверь за хирургом закрылась, собравшиеся вокруг Фредди и слушавшие врача родственники потрясенно переглянулись и дружно с облегчением вздохнули. Мебель и стены приняли прежние формы – более реальные и не такие пугающие. Все настолько выдохлись, что тихое ликование продолжалось не более десяти минут. Единодушно приняли решение сесть за стол через несколько часов, когда я приду в сознание.

Родственники собирали вещи. Порывшись в сумке, Фредди достала поводок и повернулась к дверям в операционное крыло.

– Комета… А где Комета?

Плача, обнимаясь и поздравляя друг друга, никто не заметил, что борзая исчезла.

– Не за доктором же она отправилась? – удивлялась мать, а остальные родственники словно приросли к месту и оглядывались по сторонам, видимо, ожидая, что собака выйдет из-за одного из стульев.

Фредди, устремившись к двери, ведущей в главный больничный коридор, звала:

– Комета! Девочка! Ко мне!

Но собаки и след простыл. Фредди побежала в вестибюль, свернула за угол к лифтам. Как и в тот раз в Седоне, когда я еще сомневался в способности собаки найти дорогу домой, она находилась уже там, и ее точеный профиль четко выделялся на фоне двери кабины. Борзая насмешливо склонила голову набок, словно спрашивая: «Куда ты запропастилась?»

Позже Фредди рассказывала, что появление доктора Фрея возымело такой же эффект, какого добивается гипнотизер, щелкая пальцами и пробуждая человека ото сна. Когда хирург улыбнулся и сообщил хорошие новости, он вывел борзую из похожего на транс бдения у двери, и она снова стала такой, какой мы ее хорошо знали – невозмутимой и независимой. Комета даже не стала возражать, когда Фредди оставила ее в гостиничном номере и ушла пообедать с родственниками. Собака убедилась, что все в порядке.

Операция и период беспамятства заняли весь четверг и ночь на пятницу. К вечеру пятницы организм начал ощущать, какой ему нанесли урон. До операции я полагал, что боль будут вызывать разрезы спереди от грудной клетки через живот и сзади, со спины до копчика, где хирург вставлял поддерживающие стержни и контейнеры с трансплантатом. Но первые ощущения дискомфорта возникли не в той области. Приступы боли и жжения охватывали середину спины и ирадиировали в ребра.

– Что-то не так? – волновалась Фредди, которая почти весь день дежурила у моей кровати в отделении интенсивной терапии. Но мой язык еще не слушался мозга и я не мог ответить. Не произносил ни слова, только гримасничал. – Вулфи, – уговаривала жена, – тебе не нужно изображать мачо. Если что-то болит, сестры должны знать, и они помогут тебе. – Что с тобой?

– М-м-м-а… м-м-м…

– Что? – Фредди едва сдерживалась, чтобы не хихикнуть.

– Ш-м-м-и… у-у-у… – Слова хоть и становились длиннее, но от этого не были яснее. Я поднял правую руку на несколько дюймов от одеяла. – У-у-у…

Фредди прыснула – сначала тихонько, а затем расхохоталась. Знаком дала понять, что старается сдержаться. Но мне очень нравилось слушать, как она смеется. Потом к ее смеху присоединился и мой – хриплый от анестезии и трубки в горле. Как же это было хорошо! На шум в дверях появилась медсестра.

– Что случилось? – спросила она.

Мы с женой снова рассмеялись, а она стояла и улыбалась нам.

– Я вижу, ему больно, но он не может объяснить, как и что. – Боясь опять расхохотаться, Фредди больше не смотрела в мою сторону.

С женой в роли переводчика я наконец сумел сказать, где источник моей боли. И по тому, как Фредди стиснула мою руку, догадался, что она испытала облегчение. Жена хотела, чтобы все – от сестер до врачей – сообща делали что положено для ее мужа, а она с легким сердцем вернулась бы в Седону. Избавиться от чувства вины Фредди могла, лишь сознавая, что уход за мной ведется тщательно. Неудивительно, что в субботу жена предприняла все, чтобы уменьшить мою боль, и убедила врача прописать мне привычный фентанил. А медсестрам наказала давать мне эту отраву через равные промежутки времени – знала, что сам я не попрошу, пока боль не станет невыносимой.

Значительную часть времени в ту неделю Комета проводила с матерью и Мэнни, хотя и Фредди отлучалась из больницы, чтобы погулять с ней и убедить, что гостиница лишь временное пристанище. Но к утру субботы терпение борзой лопнуло: она хотела видеть меня, – и как только Фредди открыла дверцу машины, прыгнула в салон и отказалась выходить.

– Комета, вон! – приказала жена.

Но собака ответила тем же холодным взглядом, которым смотрела на нее во время моей операции. Комета умела настоять на своем.