Стивен Вулф - История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

В отделения интенсивной терапии не пускают посетителей, кроме родственников и самых близких друзей.

– С собаками сюда нельзя, – напомнила медсестра Фредди, когда она с Кометой подходила к моей палате.

– Это служебная собака моего мужа, – бодро произнесла жена.

– Служебная или не служебная, с животными сюда входить не положено.

– Почему?

– Хороший вопрос. Не знаю. – По тому, как смягчился тон медсестры, я понял, что в спор одним своим присутствием вмешалась борзая. – У некоторых аллергия на собачью шерсть. – Последовавшая пауза показалась мне многообещающей. – Не думаю, чтобы возникли проблемы, если она не станет выходить из палаты вашего мужа.

В это время в больницу приехала моя мать, а за ней шествовал Мэнни. Комета повела всю компанию ко мне в палату. Я все еще то всплывал к действительности, то обрушивался в небытие, мучился от досадных провалов в памяти и пытался подсчитать, сколько времени миновало после операции. День? Неделя?

Но сколько бы ни прошло времени, Комете показалось еще больше. Она так юлила у моей подушки, что напомнила мне девчонку, которая очень соскучилась по своему парню, потому что не видела его уже целый день! Когда все набились в палату, вошла медсестра и сняла с кронштейна на стене монитор аппарата для измерения кровяного давления. При этом застежка-липучка издала характерный звук. Глаза Кометы расширились, уши встали торчком. Фредди заметила ее тревогу и попыталась остановить.

– Комета, не смей!

Все ахнули. Собака взвилась в воздух, а затем невесомо, словно снежинка, опустилась на матрас в шести дюймах от меня, даже не сбив одеяла. Сурово посмотрев на стоявшую по другую сторону кровати онемевшую медсестру, Комета растянулась рядом на узкой посадочной полосе, привалившись ко мне ровно настолько, чтобы я знал, что она здесь. Я привык к ее сноровке прыгать на кровать, нисколько не тревожа меня. Но по удивленно разинутым ртам присутствующих в палате людей понял, что они под впечатлением. И пока родственники находились в больнице, собака уютно лежала у меня под боком. Только под вечер в субботу, когда настало время возвращаться в гостиницу, Фредди стянула борзую на пол за поводок.

Но утром в воскресенье, когда из палаты интенсивной терапии меня перевезли в обычную, Комета возобновила бдение. К тому времени я научился складывать слова в относительно понятные предложения. Фредди недоумевала, почему меня так рано перевели из послеоперационной палаты, но врачи заверили, что я хорошо переношу боль.

Так оно и было. Я пока не хотел говорить, но, начиная с субботнего вечера, испытывал странное чувство. Несмотря на боль и жжение в различных частях моего изрезанного, искромсанного тела, я чувствовал себя хорошо. Боялся раньше времени хвастаться: в организме все еще бродил наркотик и, не исключено, вызывал искусственную эйфорию. Но боль заживающих ран была настолько слабее той, с которой я жил последние восемь лет, что мне казалось, будто я просто упал с санок.

Вскоре стало ясно, что мое выздоровление идет быстрее, чем предполагалось. Когда вслед за речью стали восстанавливаться другие функции, я получил недвусмысленное напоминание, что для моих кишок три дня после операции – целая вечность.

– Фредди, – сказал я жене, – хорошая новость состоит в том, что я почти избавился от последствий анестезии. – Я взял ее за руку и, чтобы говорить на ухо, притянул к себе: – Плохая – то, что мне надо в туалет.

– Здорово! – воскликнула она. – Я тебе достану «утку».

Мало в жизни более неприятного, чем голос эскулапа, во всеуслышание возвещающий, что у пациента вскоре опорожнится кишечник. Но еще более унизительно, когда ваша жена громко объявляет эту новость остальным членам семейства.

Мать и Мэнни вскочили. Я же учудил что-то вовсе неподобающее. Столкнул с кровати Комету, сбросил с себя невесомые простыни, перекатился на бок, спустил ноги на пол. Оттолкнулся, распрямился. И встал! Встал без помощи Кометы и палок!

– Ни фига себе! – ахнула мать, у которой никогда не задерживалось крепкое словцо.

Комета придвинулась ко мне, ожидая, что я обопрусь о нее, и очень удивилась, что я пошел сам. А я не замечал, что шатаюсь, как ломкая трава прерии на ветру. В наэлектризованной тишине Фредди поспешила на помощь моему так нуждающемуся в ней слабому телу. Она была потрясена. А я театрально взмахнул рукой и объявил:

– Вперед, Тонто [10], в туалет!

Август 2005 – октябрь 2006 года. Денвер и Седона

Доктор Фрей и все другие врачи больницы удивились, насколько быстро я сумел подняться с кровати и проделать тот триумфальный путь в туалет. Но никто не был больше поражен, чем я сам. Всю жизнь, как только я приближался к какой-нибудь важной вершине, здоровье отбрасывало меня назад, и я катился вниз по ледяному склону. Со временем я собирался с духом и снова начинал подъем, но лишь для того, чтобы опять грохнуться с кручи и начать все сначала. И так раз за разом. Ложась на операционный стол, я надеялся, что доктор Фрей сумеет облегчить мою боль, – правда, ожидания были не слишком велики. Хотя бы подарил мне один час – ничтожный отрезок в шестьдесят минут, чтобы я почувствовал себя так же хорошо, как бывало. Чтобы мог вспомнить, что значит чувствовать себя хорошо.

В первую неделю после операции я считал, что двадцать минут между приступами боли в ногах – следствие анестезии и наркотиков. Если ступни не жгло огнем, словно их поджаривали зажигалкой для сигар, я запрещал себе надеяться, что боль проходит. Когда поднялся и с помощью Фредди отправился в туалет, боялся прислушиваться к голосу, который мне твердил, что я чувствую себя нормально. «Если что-то кажется настолько хорошим, что не может быть правдой, значит, это неправда. Не смей даже думать, что поправился. Иначе завтра придется жестоко разочароваться».

В три часа утра, через шесть дней после операции, я шел по коридорам с пустыми руками – в первый раз за восемь лет без палок, без ходунка, без собачьего поводка. На несколько недель раньше, чем надеялись врачи. Каждый шаг вызывал в душе ликование, но я изо всех сил старался задушить слезы радости и не испытывать судьбу. Неужели? Такого не могло случиться со мной! Да! О господи, да! Пока я не закричал, сестры отделения меня даже не узнали. Мой поход в ванную вызвал переполох на этаже – больному требуется помощь! Однако присутствие медсестры в ванной, пока я принимал душ, не испортило настроения. Я стоял и радостно лил на себя воду, и она струилась по моему зашитому, распухшему телу.

Рано утром во вторник Фредди с Кометой уехала в Седону, предполагая вернуться в Денвер через неделю. Борзую пришлось силком стаскивать с моей кровати. Жена тянула ее, упирающуюся, за поводок, и я слышал, как собачьи когти скребли по плиткам больничного коридора. Перед отъездом Фредди предупредила меня: