Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

Да, любовь – это восхитительное пагубное пристрастие. Джульетта – это мой наркотик. Но в той же мере, в какой я люблю Джульетту и мне требуется любовь самой Джульетты, мне нужен и мир, который я также мог бы любить, по крайней мере, чуть-чуть. Мне нужен мир, который также меня любит, по крайней мере, чуть-чуть. Так трудно быть тем, кто я есть, и быть любимым, поскольку система не одобряет диссидентов и сильнее, чем все диссиденты вместе взятые. Может, слово «мы» не поддаётся пониманию? Бедные и богатые составляют нас или это двойственная смесь? Я сам хочу спрятаться, как подводная лодка, чтобы меня не бомбили.

Но кого я обманываю? Мы умрём рабами наших генов и рабами нашего жизненного опыта, точно так же, как умирали рабы по законам древних времён. Я чувствую себя и действую так, словно у меня есть свобода воли, но я также замираю на месте и смеюсь над собой:

– Кого ты обманываешь, профессор Пируз?

В далёком будущем наше время будет древностью. Возможно, тогда хорошие гены заменят плохие гены. Возможно, в будущем с Zeitgeist [36]соответствия, подчинения и следования догмам, который связывает нас, будет покончено, и мы станем свободными. Тем временем у меня нет выбора, кроме как восставать, никакого выбора, кроме как страдать, никакого выбора, кроме как жаловаться, и никакого выбора, кроме как всем мешать.

Время уже за полночь, я слушаю современный джазовый ансамбль из Эфиопии, который называется «Эфиопикс». Я представляю себя на вершине горы Килиманджаро перед тем, как белая снежная шапка, которая защищает вершины, начинает таять, а затем всю гору разъедает и размывает и она исчезает. Это подобно тому, как тает моя память, как её разъедает и размывает, и она исчезает. Даже слово «исчезать» вскоре уйдёт от меня, исчезнет.

Я не могу спать. Я начинаю читать «Случайно получившийся зелёный». Я не могу от неё оторваться. Я смеюсь над своим отражением в зеркале, которое передо мной держит Роб Левандоский.

– Боже, если Ты поможешь мне снова смеяться так, как я смеялся в прошлом, то я снова в Тебя поверю! – шепчу я – удостоверившись, что меня не слышит никто, кроме Бога! Утром я звоню Робу.

– Я не знаю, благодарить себя, сердиться на тебя или ещё что-то, Роб?

– Друг мой, тебя нужно явить миру! Ты мне нужен, Пируз, точно так же, как я нужен тебе! Подожди выхода моей следующей книги. Ты там тоже фигурируешь.

– Как называется твоя новая книга?

– «Свежие яйца»!

– Почему бы было не называть её «Яичница-болтунья», потому что всё в наши дни кажется разболтанным?

Пока я иду к Олин-Холлу, я думаю о письме, которое мне по электронной почте прислала Ашана Васвани. В нём – высказывание какого-то восточного мудреца:

Я задумываюсь, не умирает ли смерть перед тем, как умираешь ты сам. Не означает ли это, что ты должен оставить ненужные вещи, как если бы ты был уже мёртв, чтобы освободиться от сбруи из всех ненужных привязанностей и ложных идей.

Сегодня выступать будет аспирантка Ванда Диаз, будущий кандидат наук. Это красивая молодая женщина и очень умная. Но сегодня она выглядит как пугало, которое не смогло убежать от торнадо. Не нужно неправильно понимать мою карикатуру. Мне нравится Ванда. Мы только вчера прекрасно поговорили с ней, встретившись на территории Университета. Она просто очарована основными и глубинными причинами счастья и дорогой к счастью с точки зрения психобиохимии. Она мечтает об одном, и говорит об одном, и работает только для того, чтобы узнать, что такое счастье – как и почему его ощущают мозг и тело, то есть если вы, конечно, можете отделить их друг от друга, как она говорит.

Признак истинного учёного – это безжалостное, неуёмное любопытство и страсть к открытию того, что никто не знает, и к тому, чтобы идти туда, где до вас не был никто и никогда. У меня создалось впечатление, что Ванда Диаз обладает и любопытством, и страстностью истинного учёного.

Наука, как продукт, созданный человеком, – неидеальна и подвержена ошибкам. Тем не менее, это средство прозондировать корни реальности и свои собственные. Учёный может ошибиться и провалиться из-за того, что не полностью отдаёт себя делу, или у него нет нужных для исследования инструментов, или он ищет то, что не существует, а если существует, то не там, где он ищет. Также человек может провалиться из-за подсознательного желания провалиться. Наука – это хрупкий цветок. Перед ней нельзя благоговеть и нельзя от неё цинично отмахиваться. Ею нельзя манипулировать ради статуса, прибыли или власти, по крайней мере, не в идеальном мире! А наука и эмоции связаны; одно может стимулировать или загнать в угол другое.

Мне лично любопытно узнать, как психология счастья и биохимия счастья могут интегрироваться. Какое нечёткое слово, и какой нечёткий мир представляет собой счастье! Это не больше, чем гостиница, в которой вы останавливаетесь. Вроде только что въехали – и уже пришло время выезжать. Боюсь, что моё счастье с Джульеттой – это просто проживание в гостинице, пусть и шестизвёздочной.

Ванда стоит рядом с проектором, во главе стола. Доктор Ку развернул ЗЗ таким образом, чтобы тот оказался к ней лицом. Она занята разбором бумаг и диапозитивов и бормочет что-то себе под нос на испанском. Очередное семинарское занятие осложняется, ещё не начавшись, тем, что все бумаги и диапозитивы Ванды соскальзывают на пол и разлетаются по нему, словно горошины из миски. Она шипит, произносит одно короткое слово – и наклоняется, чтобы всё собрать.

Бог каждый день создаёт всякие задницы, тем не менее Бог редко выдаёт такую задницу, как у Ванды. Семинар, задача которого – сосредотачивать внимание на мозге, теперь сосредотачивает внимание на двух красивых полушариях, которые разглаживают складки на её голубых джинсах.

Я – не единственный, кто обращает на них внимание. Доктор Ку тоже обращает. И доктор Пфайффер. Доктор Васвани смотрит женским взглядом, который замечает, что мы замечаем! Больше всего замечают Эндрю Эшкрофт и Брэдли Уилкинсон, которые конкурируют за всю Ванду в целом. Кажется, что даже ЗЗ смотрит. Взгляды мужчин по большей части не зависят от их воли, интеллекта и убеждений, когда дело касается женских задниц и того, что у женщин имеется спереди. Если вас оскорбляет то, как мы на вас пялимся, вините в этом биологию, а не сексизм тех, кто пялится. Происходящее на семинаре – то, от чего мутится разум у мужчин, – не замечают только доктор Рутковский и доктор Х. Они стоят в дверном проёме и о чём-то шёпотом переговариваются.

Пока я притворяюсь, что не наблюдаю за Вандой, я чувствую, как рука Джульетты скользит вверх по моему правому бедру под столом, она держит и сжимает конечность, которой не следует касаться во время семинара. На меня накатывает волна желания – и к лицу приливает кровь. Мне кажется, что все замечают, что со мной делает Джульетта, даже если фактически никто не может видеть, что Джульетта делает, включая саму Джульетту и меня. Какая наглость! Но это Джульетта. Мой дающий сбои мозг и судьба устроили заговор, чтобы я влюбился в эту женщину. Эту сумасшедшую женщину, увлечённого своим делом учёного, ту, которая любит мозг и счастливчика меня, по крайней мере, пока! Только когда я к ней поворачиваюсь и прошу её глазами о милости, как ягнёнок просит тигрицу пожалеть его, она убирает пальцы. Но перед этим она щиплет меня на прощание и ведь знает, за какое место щипать!