Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

– Они ранены? Брэдли мёртв?

– Никто не мёртв. Все живы. Ванда говорила очень кратко. Она сказала, что перезвонит.

– Когда это случилось, Джульетта?

– Предполагаю, что где-то час назад, – отвечает она и продолжает: – Я пыталась звонить в полицию и больницу. Пока никто ничего не говорит.

– Джульетта, я заеду в полицейский участок, чтобы выяснить, что происходит. Не думай о самом плохом, пока нет фактов. Пожалуйста, держись, я сейчас приеду.

Я понимаю, что дал Джульетте тот же совет, который мне дала Ашана! Я целую руку Ашане перед тем, как уехать.

– Будь осторожен, Пируз! Не гони.

Она не спрашивает меня, в чём дело. Но я вижу сильное беспокойство, отражающееся в её больших красивых карих глазах. Я говорю ей то, что знаю. Я не хочу больше её нагружать и выбегаю из дома. Я возбуждён, я в ужасе и чувствую себя виноватым. Если бы я не отказался поговорить с Эндрю, когда он звонил, может, этой трагедии удалось бы избежать!

К сожалению, я повредил правую лодыжку. Каждый раз, когда я нажимаю на тормоз, боль стреляет вверх по позвоночнику и будит эмоции, которые заставляют меня беспокоиться ещё сильнее. Я скучаю по Джульетте. Но я чувствую себя мотыльком, который кружит вокруг свечи, подбираясь всё ближе и ближе к огню, пока он его не охватывает. Я не представляю, куда или как направить свою силу воли, если она у меня вообще осталась.

Эмоциональная Джульетта плакала за всех нас? Из-за доктора Х? Из-за Брэдли и Ванды? Из-за Эндрю? Я не могу поверить, что моя Джульетта плакала, как ребёнок. Почему мне так повезло и одновременно так не повезло встретиться с Джульеттой? Я чувствую, как у меня в голове бушуют бури настроений и бури вопросов. В любом случае, что такое эмоция? Как я связан с той или иной эмоцией? Могу ли я при помощи медитации объективно сказать: «О, это счастье, о, это грусть, о, это горе, страх, радость, любовь»? Я управляю этими эмоциями или они управляют мной?

Мой разум достаточно просторен, чтобы испытывать одну или несколько этих эмоций и при этом не чувствовать себя перегруженным или подавленным ими? Я – больше, чем эти эмоции, которые приходят или уходят, пока я пытаюсь выжить? Мне следует остановить свои эмоции, чтобы не дать им затянуть меня в неизвестный водоворот. Есть ли способ проплыть над, под или вокруг этих жестоких эмоций в безопасное место? Несмотря на моё судорожное вождение и плохую видимость ночью, я прибываю в полицейский участок, расположенный в центре города, в целости и сохранности. Я захожу внутрь, фактически прыгая на одной здоровой ноге, и говорю с женщиной-полицейским.

После того, как я представляюсь профессором и преподавателем жертв, она становится более приветливой. Она заверяет меня, что никто не пострадал, но Ванда и Брэдли находятся в госпитале, с ними должен поработать психолог. Даже когда пуля не попадает в тело, она ударяет по психике. Посттравматический стресс может быть серьёзной проблемой.

Она также говорит мне, что Эндрю пришёл в полицейский участок по доброй воле; он был смущён, и его было трудно понять. Он признался, что пропустил приём лекарства. Но ему удалось сказать, что он не хотел никого убивать, просто попугать. Его отправили в закрытое психиатрическое отделение для обследования и для того, чтобы предотвратить возможную попытку суицида. Ему дали успокоительное. Затем она добавляет:

– Не думаю, что кого-либо к ним пустят сегодня.

Хромая из полицейского участка, я вижу журналистку, разговаривающую по мобильному телефону. Очевидно, я был не единственным, кому сообщила новости женщина-полицейский.

– Этот парень бисексуал. В последнее время не принимал таблетки, которые помогают ему не свихнуться. А самое смешное, что он – учёный и доктор-невролог. Можно было бы подумать, что он-то должен разбираться во всём этом.

– Интеллектуалы, они все такие. У всех мозги набекрень.

Они смеются. Я все понимаю. Они больше не видят трагическую сторону преступления – ведь они видят их каждый день.

Я боюсь, что если эта новость просочится в печать, то научная карьера Эндрю закончится. Её ждёт внезапная смерть. Тем не менее среди всего этого я чувствую мгновенное облегчение. Все живы – пока и каким-то образом.

Я не бывал у Джульетты, избегал встреч дома с того вечера, когда забрал фотографию из альбома. Но через несколько минут я буду с моей Джульеттой. Да, моей Джульеттой, говорю я сам себе, вспоминая, что мне говорила Ашана. Она – моя Джульетта, независимо от того, кем она может оказаться. Я понимаю, что сейчас мой страх потерять память, реальный или воображаемый, совершенно меня не беспокоит. Я далёк от этого. Какое облегчение: я забыл о своей забывчивости!

Я напоминаю себе, что не собираюсь увидеть свою дочь или свою любовницу. Я просто спешу успокоить доктора Джульетту Пуччини, дорогую коллегу. Я пропускаю эту мысль через свой усталый мозг. Как трагично, что человек может не верить самому себе, хотя откровенен с собой! Я не знаю, что делать со всем тем, что у меня в сером веществе.

Я думаю об Эндрю, Ванде и Брэдли – наших детях, как их называет доктор Х. Я к ним привязался, к каждому из них. Аристотель, Авиценна, Декарт, Кант, Хьюм или Вингенштейн не могли исследовать электробиохимию счастья, любви и предрассудков, как это делают эти молодые учёные. Почему их гениальности недостаточно, чтобы помочь им избежать трагического разрушения? Почему я сам тоже не оснащён должным образом, чтобы избежать собственного разрушения? Мой разум перескакивает от чувства боли к любопытству.

Чёрт побери меня! Мне следовало потратить время на разговор с Эндрю. Почему я ему отказал – ради риса с овощами и мексиканским пивом и болтовни, чтобы поискать совета и утешения у Ашаны? Я не был мелочен или жаден, но мне требовалась эмоциональная поддержка, – рационализирую я. Я мог бы предотвратить эту трагедию. На меня давит гора вины. Как претенциозно с моей стороны жаловаться на безразличие Бога, безразличие правительств или безразличие других, когда я сам виновен в безразличии. Сегодняшний вечер будет теперь вечно меня преследовать? Но все живы, – рационализирую я. Я чувствую себя теперь образцом рационализации.

Вся моя ментальная болтовня и лепет вызывают во рту такое ощущение, словно я съел незрелую хурму.

Я оставил Эндрю одного, когда его разум не давал ему покоя. Я спешил получить помощь для своего разума, который мне не давал покоя. Я сам себе сейчас не нравлюсь, так что все могут ко мне присоединиться и меня не любить. Я боюсь смотреть в зеркало заднего вида. Какого грустного зверя я там увижу?

Эндрю изначально действовал мне на нервы. Но когда я позволил себе познакомиться с ним поближе, то он мне начал нравиться. Это потому, что узнавание другого человека – это в некотором роде узнавание себя по-новому? Хотелось бы мне быть альтруистом, но тогда как бы я выживал?