Максим Бутченко - Художник войны

Прошло полмесяца. В город так и не вошли украинские войска, зато в начале мая со стороны Ростова-на-Дону тайком въехали несколько десятков казаков Всевеликого войска Донского. Въезд состоялся поздно ночью и никак на торжественный не был похож: ни коней, ни тачанок – под плотным покровом темноты и по проселочной дороге въехала пара «Жигулей» да обшарпанный ЗИЛ. Зато уже через несколько дней уездный городок лихорадило, как местного алкаша после получки. На центральной площади возле горисполкома, ближе к аллее из пушистых молодой зеленью каштанов, стояло три десятка человек. Большие динамики надрывались от старых советских песен, красные флаги переплелись от ветра в причудливые складки, а рядом в руках пропитого мужика развевался новый стяг – знамя «Луганской народной республики».

Микрофон переходил из рук в руки. Каждый второй в различных вариациях повторял выкрики типа «фашисты пришли к власти в Киеве», осуждал «хунту» и приверженцев Евромайдана, утверждал, что «Донбасс должны услышать», и вопрошал, почему капуста так подорожала. Когда концентрация лозунгов в мозгах ровенчан достигла пика и, казалось, уже ничто и никто не смогут их удивить, появился он. Расталкивая зевак, решительно, как Ленин к броневику, к микрофону подошел мужчина лет пятидесяти с короткими седыми волосами и серьезным, озабоченным лицом, какое бывает только на допросе у следователя. Зеленая камуфляжная куртка казака, накинутая на плечи, развевалась от ходьбы, как плащ средневекового рыцаря. Казалось, эта картина достойная того, чтобы ее запечатлел какой-нибудь местный фотограф, а затем опубликовал в местной же газетенке с подписью «Мистерия пришествия» или «Вышел из народа». Впрочем, фотографа поблизости не оказалось, и незнакомец, не спеша подойдя к микрофону, повернулся к толпе, по-военному расставил ноги в штанах цвета хаки. И призвал к тишине, подняв одну руку. Толпа не утихала. В ответ незнакомец глянул угрожающе и, наверное, даже несколько таинственно. Весь его вид внушал какой-то страх, и только пара красных кроссовок с синими длинными шнурками указывала на земное происхождение «супермена».

– Зна-ачи-ит та-а-а-а-к, – растягивая звуки, произнес мужик. – Теперь я – военный комендант города, и вся власть переходит ко мне.

Митингующие в едином порыве умолкли. Гражданин с флагом как-то уныло его опустил, бабушки резко зашуршали пакетами. Все напряглись и ждали продолжение речей неведомого коменданта. Равнодушным заявление «супермена» оставило лишь местного пса Черного – он невозмутимо продолжал бороться с блохами, сидя под ближайшим каштаном и беспечно посматривая на толпу.

По-медицински стерильную тишину нарушила самая смелая тетка в синем берете:

– А как зовут-то тебя, милок?

Смерив тетю сверлящим взглядом постаревшего Кашпировского, самоназначенный глава всея Ровеньки отчеканил:

– Называйте меня Ильич.

Утомленные киевскими новостями о Майдане и провинциальной скукой, ровенчане восприняли приход военного руководителя с азартом. А тот развернулся во всю казачью душу – веселил народ, как мог. То мобилизацию объявит, то «правосеков», членов национально-патриотической группы «Правый сектор», изловит. То устрашит приходом англосаксонских войск. В глубине души комендант понимал: никаких англо-саксов в Ровеньках нет.

– Ну, зачем англичанам и жителям города Саки воевать вместе? Где логика? Нету, то-то и оно, – размышлял комендант скучными ровенковскими вечерами.

В общем, отрывался Ильич, как мог – напивался до потери сознания, баб щупал, а то и вовсе грозился дойти до самого Киева и повесить всех на тополе – чтобы «нарядно было».

А под конец решил Ильич войти в историю, но не на коне и с шашкой наголо, а как положено казаку в 50 лет – пьяным и с пивом на усах – направился прямиком в анналы истории. Насчет слова «анналы» у Ильича было свое мнение, но он старался его не высказывать, иначе «братцы-казачки засмеют, скажут, совсем батька сошел с рельс».

Поэтому Ильич просто сказал:

– Войду в историю.

Без всяких там паскудных «анналов». И вошел. Вломился, как и положено казаку, – еле держась на ногах. Еще и одну парочку с собой приволок: назвал их молодоженами и заставил прочесть супружескую клятву сказочной страны «Луганская народная республика». В общем, Ильич начал проводить обряды бракосочетания – строить супружеские мосты между надломанными сердцами. И всю эту процедуру освящал своим хмурым, истинно казачьим лицом спившегося дворника.

– И вуаля, – наверное, сказал бы Ильич, но нет, таких слов он не знал.

– Вот, баба, получай мужика! – так заявил Ильич, указав женщине явно бальзаковского возраста на робкого смуглого мужчинку. И пошла пьянка: чей-то крик «Вроде горько!», пластиковые стаканчики с дешевым шампанским и редкая улыбка на лице Ильича. Хоть на денек, да прогнали скуку.

– И на нашей улице будет море, – любил повторять комендант и опрокидывал за здоровье молодых рюмку.

О новом предводителе города Антон узнал через неделю после появления в Ровеньках казаков. В тот день они с Петровичем возвращались домой с работы, но вначале решили снять деньги в центральном банкомате. Сосед без конца пересказывал российские новости с LifeNews: на захваченных территориях украинские войска на площади распяли ребенка, а его мать заставили на это смотреть; добровольческие батальоны вырезают сердца у пленных жителей Донбасса и по очереди их надкусывают, чтобы враг боялся. Не закрывающийся рот Петровича пулеметной очередью выдавал очередную порцию ужасов.

Но Антон недоверчиво относился к русской пропаганде. Украинцы – единый народ, как они могут распинать и поедать друг друга? Он задумчиво смотрел под ноги. Полоска тротуара, как растаявшая шоколадка, неровно ползла вдоль автотрассы. В промежутках между бордюрами рвались вверх, продавливая тяжесть бетона, тонкие зеленые стебли травы.

У банкомата их встретила толпа, гудевшая, как большой шахтный вентилятор.

– Шо там за возня? – налетел Петрович на мужика в потрепанной синей куртке.

– Денег нет и не будет, – спокойно отрезал тот, развернулся и медленно пошлепал вдаль. Синяя куртка мужика еще долго виднелась на горизонте.

Что произошло, Антон так и не понял. Протискиваясь вглубь, он вглядывался в толпу, где чей-то знакомый голос безуспешно пытался всех перекричать.

Пробравшись наконец в центр, Антон понял, что голос принадлежал Митяне, сидевшему возле банкомата на деревянном стуле. Нужно сказать, выглядел Митька странно: лицо гладко выбрито, волосы зачесаны, руки почему-то не дрожат. Никаких признаков похмелья! А это бывало только в одном случае: когда его организм уже получил жидкую дозу, мышцы расслабились, дыхание распространяет привычные алкогольные пары, а глаза блуждают в поисках «литрухи, чтобы догнаться».