Максим Бутченко - Художник войны

Когда Художник открыл глаза, то первое, что его удивило – тишина, которая, подобно чему-то клейкому, словно прилипала ко всему подряд – кровати, стульям, каким-то лекарствам на тумбочке. После взрывов в аэропорту ему всякая тишина казалось подозрительной.

– Сестра, медсестра, помоги, – Художник своим криком разорвал липучее безмолвие.

Вошла девушка, принесла с собой медицинскую сумку.

– Что случилось, что-то болит? – спросила она.

– Ноет плечо, выворачивает руку, – сказал больной и страдальчески скривился.

Медсестра сделала ему обезболивающий укол и ввела успокоительное. В полудреме Художник подтянул к себе ноутбук с тумбочки. На экране высветились несколько старых, непрочитанных писем от Сергея. Тот призывал брата к здоровому рассудку: самопровозглашенная республика не выживет экономически, мир, построенный на войне, не может быть идеальным. Достаточно вспомнить, на какой крови построили Советский Союз и во что это обернулось.

Длинное письмо брата завершал абзац, который Художник прочел, едва понимая, о чем он.

«Понимаешь, я всегда строил жизнь на математических законах. Предполагалась, что дважды два четыре, а на деле – это пять. Жизнь не логична. В Европе никому нет дела к тому, что происходит в Украине. Но и у тебя, на Донбассе, воцарился полный феодализм. Власть принадлежит полевым командирам. Они – как князья и феодалы, политические перспективы – лишь у тех, кто сможет кормить и снабжать свою «дружину». Полное сходство с Сомали и Чечней 1993–1994 годов. В «погреб» могут посадить в два счета или отобрать понравившуюся собственность. Никакого народного строя нет. Вышло позорище: жизнь в «Новороссии» не лучше, чем в Украине, а гораздо хуже. Буквально – ад. Социальное одичание», – писал Сергей.

Художник раздраженно захлопнул крышку ноутбука: да что ты знаешь? Ты хоть раз был в бою? Тебя грозили убить, потому что ты житель Донбасса? Нам лишь бы как жить, только бы не с «бандеровцами».

Негодуя, он еще долго бормотал, что обратной дороги нет, под одной крышей нам уже не ужиться. Какая-никакая, это будет наша страна.

– Это то, ради чего я сейчас живу, – сказал Художник и медленно провалился в сон.

Толик еще не раз приходил к сыну и смотрел, как тот спит. Младший так похож на него – еще молодой, кудри слегка завиваются. Как грубо жизнь подсмеялась над ним – по-настоящему рисовать не смог ни он, ни сынок. Присев на стул, старший Неделков вслушивался в равномерное сопение лежащего на кровати. Как бы ему хотелось все вернуть – особенно день разговора с Альбертом Моисеевичем. Ведь преподаватель искал в нем что-то необъяснимое, неуловимое. Теперь Толик понимает – учитель искал твердость. Обычную человеческую стойкость, способную помочь перенести муки творчества, бедность быта, моральные терзания и язвы сомнений. Он искал желание Толика принести себя в жертву чему-то высшему, тонкому, большему, чем каждодневный быт.

И тогда можно найти дорогу, которая приведет тебя к духовности. Во всем, что ни делал Толик – картинах, эскизах, – он искал тропинку, извилистую, незаметную в траве, но именно она приводит «себя к себе». Как будто настоящая его сущность – это двойник. Спрятанный, украденный временем, существованием, бог знает чем. И истинное, глубокое счастье, радость от жизни возможны только в одном случае – если отыщешь своего внутреннего близнеца. Теперь Толик понял, что ни он, ни сын, ни Альберт Моисеевич ничего не нашли. Это персональная трагедия в разных воплощениях.

«А как же Сергей, – подумал Толик о своем старшем сыне. – Где он сейчас?»

Отец хотел бы позвонить ему, поговорить, пусть даже о нейтральном. Может быть, просто помолчать, ведь молчание иногда объединяет больше, нежели слова. Услышать дыхание другого – значит прикоснуться к его душе.

В палатку заглянул комбат.

– Как там солдат, поправляется? – спросил он, оглядывая кровать.

– Ну, а куда ж он денется? – ответил Толик, а потом вдруг добавил: – А, кстати, как записаться в ополчение?

Комбат заулыбался в усы. Такое случалось – взамен раненого или погибшего в отряд приходил родственник. Эта война давно разделила жизнь на две части – в одной находился Донбасс, который всегда голосовал за регионалов, прозябал в нищете, жил от зарплаты к зарплате. Это однообразие, как резина, растянуто на года. Вторая часть – это взрывы в городах, трупы родных и военное положение.

Через несколько часов Толик уже примерял военную форму. Зеркала поблизости не было, но он пытался представить себя со стороны – каска непривычно оттягивала голову, куртка обтянула живот, даже берцы, которые он с трудом надел, кряхтя и ругаясь, выглядели как-то неестественно. Словно в армию попал колхозник. Неделков прошелся туда-сюда, покрутил головой и взял в руки «калашников», который ему выдали. Сторонний наблюдатель мог бы улыбнуться при виде такого вояки, но если бы кто взглянул Толику в тот момент в глаза, то сразу изменил бы свое мнение. В его карих, уже старческих, уставших глазах виднелся решительный отблеск, как будто он собрался отомстить, но не «укропам», а всему миру за собственные неудачи, промахи и просчеты. Как будто теперь враг Толика не украинская армия, а сама жизнь. Это она, жизнь, виновата в том, что он дряхлый и разбитый. Никто теперь не может ему помочь, кроме него самого. Ничто не может удержать его.

В эту ночь Толик долго не мог заснуть. Он ворочался, вздыхал и хмыкал. В большой палатке рядом храпели «ополченцы», темнота обнимала каждого из них, и только тоненький луч от луны разрезал комнату и падал прямо на одеяло Неделкова-старшего. Тот протягивал руку, и свет освещал его ладонь, преломляясь, криво падал на ткань покрывала. Так продолжалось несколько минут. Одинокий в своем внутреннем облике пожилой мужчина играл лунными бликами, как будто искал в этом внеземном свете призрак надежды.

На следующий день группа «ополченцев» направлялась на разведку. Ранним утром по лагерю шуршали краснощекие бойцы, спецназовцы ГРУ. Обычно они координировали действия диверсионно-разведывательных групп, особенно, если приходилось заходить далеко в стан врага. Но сегодня спецы суетились по-особому – им нужен был местный житель, который помог бы им в операции. Дроны обследовали местность сверху, но недалеко от города Счастья в «зеленке» имелось слепое пятно. А маршрут группы как раз проходил мимо этого места. Поэтому нужно было кому-то исследовать топографические особенности местности, а рисковать своими парнями спецам не хотелось.

Толик встал рано утром, он всегда вставал рано, а тут еще галдеж собирающихся на задание его разбудил. Он вышел из палатки и увидел бойцов, которые готовились к операции. Те весело и беззаботно галдели, травили анекдоты и не обращали внимания на старика. Он хотел было пройти мимо них, но услышал, как те переговариваются.