Максим Бутченко - Художник войны

– Так начни рисовать, в чем проблема? – продолжала допрос Мягкова.

– Я? Да я никогда и не пробовал, – промямлил Сергей.

– Все просто – отпусти руку, пусть она рисует сама, – дала совет Алина.

Сергей посмотрел на нее, как будто в первый раз увидел. Он рассматривал ее лицо, молчал и думал, что жизнь непостижима в своем движении – еще вчера он мучился из-за разбитой любви и предательства женщины, ее отговорок и постоянных изменений мнений. Еще утром он думал, что она помыкала им, потому что было скучно в браке, хотелось разнообразия, чтобы за ней ухлестывали и говорили теплые слова. Эта игра слов и чувств доставала Сергея, и теперь он начал подозревать, что бесплодность Коли в один момент придумала Юля и всем своим любовникам рассказывала, поддерживала этот миф. От осознания этого факта голова закружилась. Но сейчас он вдруг понял, что и его различие с братом, может быть, не так глубоко, ведь он пытался по-новому сформулировать эту разницу, но ничего не выходило.

– А если я нарисую, что произойдет? – по-детски спросил Сергей свою нынешнюю собеседницу.

Та усмехнулась. Глаза превратились в две тонкие полоски по-восточному, из-за чего она стала еще красивей. Она положила свою руку ему в ладонь, и он ощутил ее мягкость и теплоту.

– Может случиться только все вещи: все или ничего, – загадочно сказала Алина и перестала улыбаться.

Художник проснулся утром в хорошем расположении духа, позвал медсестру, мол, просьба одна есть – нужно дозвониться к отцу и рассказать, что все нормально – почти выздоровел. Медсестра, симпатичная девушка лет 25-ти, стояла перед ним, словно ученица перед учителем на экзамене. Она словно силилась что-то сказать, но слова застряли, как пули в бронежилете. Наконец-то она собралась с силами и медленно проговорила:

– Твоего отца вчера убили. Напросился поехать с разведвзводом на задание под город Счастье, а там их всех и накрыли. Наткнулся на «растяжку». От тела осталось только несколько кусков.

Смотря на чистое, красивое лицо медсестры, Художник не верил словам девушки.

– Оставь меня одного, – обратился он к ней, медленно, превозмогая боль, поворачиваясь набок.

Теплые летние лучи подкрадывались сквозь щели входа, разрезая своими потоками капельки пыли, витающей в воздухе. Муха продолжала выделывать выкрутасы над кроватью, приземляясь на одеяло и взлетая снова. Стул, как немой собеседник, смотрел в другую строну от человека, который лежал под картиной скрючившись и с каждой минутой стонал все громче. Словно пытался вытянуть пулю, приносившую ему жуткую боль, – она разрывала его внутренности, пекла, как пламя. Кромсала нервные окончания в судорожном болезненном спазме. Он пытался вытянуть ту пулю, к которой не доберется ни один хирургический нож, потому что она плотно засела в самой чувствительно части людского тела – в душе.

Лагерь ополчения просыпался, кто-то брел к небольшой реке, несколько солдат смеялись и курили возле покромсанного и местами обгорелого танка Т-72. А из палатки Художника все сильнее раздавался нечеловеческий, дикий, как крики раненого кита, вой.

Прошел месяц после гибели отца. Война близилась к концу. Военным группировкам «Новороссии», при поддержке нескольких тысяч солдат из регулярных российской армии, поставках оружия, сотнях единиц бронетехники из России, удалось оттеснить украинскую армию, заняв половину Донбасса – часть Донецкой и Луганской областей. Вдоль границы с обеих сторон уже строили стену.

Появились свои суды и милиция. Официально это территория называлась Новороссийский автономный округ в составе Украины. Но власть принадлежала главам ЛНР и ДНР, а тех, в свою очередь, контролировали спецслужбы Кремля. Наступала первая военная зима.

Художник шел мимо колонны танков и БТРов. Впереди из КРАЗа выскакивали солдаты. Дальше кто-то разгружал провиант. Военные действия почти прекратились. Пограничная зона с украинскими войсками осталась и, более того, укреплялась с обеих сторон. Непонятно, что будет происходить весной. Хотя перемирие официально заключено, но все готовились к войне. Поэтому сейчас в лагерь прибывали новые отряды «ополченцев», а его вызвали в штаб.

Возле палатки командира толпились люди. Среди них несколько знакомых.

– Виталя, друг, что такое? – обратился Художник к приятелю.

– Э, брат, бабки не хотят давать. Обещали по $ 400 еще в прошлом месяце, да никто не чешется, – ответил Виталя, коренастый мужик лет тридцати.

Люди переговаривались, приглушенно ругались, а вдалеке послышались выстрелы.

– «Укропы» никак не успокоятся, – недовольно пробурчал Виталий и отошел вновь к толпе.

Художник вошел в штаб. Усатый комбат склонился над картой, в углу кто-то дремал, за столом сидели несколько российских офицеров и что-то писали.

– А, Антон, проходи, – сказал комбат, не дав ему поприветствовать по форме.

Художник прошел в глубь палатки и стал возле стола с картой, а в это время командир продолжал чертить что-то, но через минуту один из российских офицеров поднял голову от листа с бумагой.

– Что хочет то бычье, которое у входа собралось? – обратился офицер к комбату.

Тот замешкался, не знал, что ответить. Возникла неловкая пауза.

– Слушай, я тебе русским языком в прошлый раз объяснял: всех, у кого большая задолженность по зарплате, на передовую, в горячую точку. Ты что не понимаешь, как экономить нужно? – неожиданно грубо заговорил русский.

– Дмитрий Никола… – хотел было сказать комбат, но собеседник прервал его отборным матом.

– Молчать, ты не понимаешь с первого раза, похоже. Сам пойдешь на передовую, я тебя научу дисциплине, угрохаю, как пить дать, ты, что думаешь, незаменимый? – русский проговорил спокойным гробовым голосом, оттого его интонация звучала угрожающе.

В палатке повисла напряженная тишина. Российский офицер, словно не замечая никого, смотрел в сторону командира, а тот, сконфузившись, бесцельно водил по карте карандашом.

В тот день Художник покинул пост командира роты, перешел в отдел обеспечения, объясняя сослуживцам, что устал от всего на свете, не знает, где увидеть знаки, которые подает ему судьба.