Дэвид Духовны - Брыки F*cking Дент

Котя спит. Папочка спит.

Тед вытащил Марианину карточку и вновь набрал ее номер. Когда она сняла трубку, Тед понял, что разбудил ее.

– Ты одна? – спросил он.

– Да, что случилось?

– Его не стало.

– Сочувствую, Тед.

– Знаешь, все в порядке, все вовремя, все правильно. Он свое повествование довел до самого конца.

Он услышал, как она забыла вдохнуть.

– Ты где?

– На бензоколонке в Новой Англии. Едем домой.

– Хорошо.

– Мариана, я знаю.

– Что знаешь?

– Про нее. Про твою татуировку. Сочувствую.

– Угу.

– Теперь я понимаю. Понимаю. Понимаю почему. Тебя понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Ты права – я не могу тебя защитить. Не могу стереть прошлое – и обещать ничего не могу.

– Угу.

Тед глянул на отца в машине, проверил, как он. Не двигался. Тед вспомнил старую сценку из «Субботнего вечера живьем», «Выходные новости» – Чеви Чейз докладывает вымышленные вести: «Как нам только что стало известно, генералиссимус Франсиско Франко по-прежнему мертв». Публика ржала над этой шуткой, а Тед – ни разу. Не врубался он в эту шутку. Ничего не поменялось и теперь.

– Но хоть я всего этого и не могу, все равно хочу попробовать, и, думаю, таково есть определение любви.

– Любви? Ты меня любишь? Ты ж меня едва знаешь.

– Я влюблен в то немногое, что знаю, и из-за этого отчаянно хочу узнать больше.

– Не говори такого.

– Вынужден. Таков мой сказ.

– Твой. А мой, может, другой.

– Ну а как ты выбираешь, какому победить, чье войдет в историю? Мой сказ гораздо счастливее твоего, в нем двое славных людей любят друг друга. В твоем двое людей ебутся, а потом расходятся одинокими. В смысле объективно, который из двух лучше? Разве счастливому сказу не полагается победить?

Тед все поглядывал на Марти, почти неотвязно. Вспомнил, как читал что-то про «приведение» мертвецов в Древнем Китае. Если человек умирал далеко от дома, его семья нанимала умельца, чтобы тот «привел» труп на родину, для захоронения. Без спешки. Они шли пешком. Их видели в дороге. Живой человек подпирал мертвого на пути домой, останавливаясь поесть, поспать, побродить да подивиться. То была не просто работа или даже обычай ради живых, чтобы те успели привыкнуть к смерти любимого человека, – это был опыт для мертвеца, чтобы дух его уберечь от беспокойства и бездомности, чтобы дать ему время последний раз бессознательно, бессмертно все осмыслить. Тед представил, как отправляется с отцом в путь, ведет его по Новой Англии. Подумал: может, это его последний сыновний долг.

Тед рад был, что везет отца домой и молится, чтоб дух его упокоился в родном городе. Это не доставка недвижимой плоти и костей, а последний отрезок их с отцом дороги. Он не сомневался, что Мариана, сестра смерти, научена, как в других культурах обращаются со смертью, и о приведении мертвецов знает. Не сходя с места, Тед решил, что сначала отвезет Марти в Бруклин, а потом в больницу. Он приведет дух Марти домой.

– Терпеть не могу переписывать, но из-за тебя я хочу переписать все на свете, что б это ни значило.

– Тед?

– Да?

– Ты когда-нибудь любил?

– Сегодня вечером понял, что нет. Но знаю, как это.

– Откуда?

– У меня умер отец, я следующий. Все внове. И мне вдруг не важно, что ты слушаешь диско. Это любовь.

И он тихонько запел ей на манер кавер-версии Дэна Фогелберга [282]на «Слая и семью Стоунов» [283]:

– «Страшно было мне, обмерла я вся от одной мысли, что мне жить дальше без тебя…» [284]

Его примирение с диско Мариану рассмешило. Он вновь слушал, как она дышит. Уверен был, что сможет сказать правильные слова, если станет говорить правду. Хорошее ощущение: просто быть собой; то, что сейчас требовалось.

– Боюсь, я странная птица, Тед.

– Ты меня не пугаешь. «О нет, я нет…»

– А если я тебя не люблю?

– Подожду, пока полюбишь.

– Может, ждать придется долго.

Оба умолкли. Оба слушали, как дышит другой. Оба в разных местах – и в одном и том же.

– Что ты делаешь? – спросила она.

После долгой паузы Тед ответил:

– Жду…

Тед блуждал окольными дорогами к Нью-Йорку, вел отца. Зарядил «Мертвых» с кассеты и со всей дури надеялся, что его не прижмут к обочине и не потребуют объяснять, почему у него на переднем сиденье покойник.

Он разговаривал с отцом, воображал ответы, слушал его, смеялся с ним. Он чувствовал, будто теперь, когда Марти не стало, впервые смотрит на все его глазами. И отныне таковы будут его сыновние долг и честь. Он показывал своему старику всякое памятное – красивые места, интересное видимое и мыслимое. Всякую херотень. Жизнь. Она из этого и состоит – из всякой херотени. И смерть тоже. Вообще-то, никакой между ними разницы.

Тед сказал Мариане по телефону, что, раз ведет мертвеца домой, в больницу он его сразу не потащит, а сначала в последний раз доставит в Бруклин, а уж потом передаст властям. Мариана дала согласие. Тед обожал ее готовность творить странное, слать к чертям протоколы. Благодаря одному ее присутствию на планете он делался смелее и лучше. Воображал всякое отныне новое, потому что хотел знать, что она на это скажет. Надеялся так сильно, что почти молился: хоть бы стали они пристальными читателями жизни друг друга.

Тед тормознул у тротуара на пересечении 42-й и 9-й примерно в два пополуночи. Мариана с Марией ждали его у забегаловки, где выпили вместе по чашке кафе кон лече . Открыли дверь «короллы» и сели сзади. Сначала Мария, затем Мариана потянулись поцеловать Марти в холодный лоб и прошептать ему на ухо тайные нежности. Затем Мариана заглянула за Тедов подголовник и поцеловала его в губы – глубоко и многозначительно: и извинение, и полуобещание, как он уповал, а также призыв не оставлять надежды. Обнимая его, она сказала:

– Ay, papi , Брыки блядский Дент – conyo [285].

В раздевалке «Янки» лилось шампанское. Проклятье не развеялось. В Бостоне по-прежнему ждали.

В последний раз пересек Марти воды из Манхэттена в Бруклин. Тед предпочел тоннелю мост. Теперь он знал, что иногда приходилось ехать верхом, иногда низом, но в любом случае – на другой берег. Выбора нет. Тед приведет своего мертвого отца через Восточную реку, вместе с Марианой и Марией, в духе Уитмена и Харта Крейна [286]. Пока их трясло по шумным балкам моста, они позволили Крейнову сверхкрасноречию говорить за всех разом, добавлять надзвучие к зримому, прошлому ложиться поверх настоящего; вера в богодельческую мощь человека и стальной оптимизм юного столетия придали мосту некий лад: