Драган Мияилович - Девочка и ветер

Где-то перед рассветом на цыпочках в комнату прокралась Даша.

Через решетки на окне, как бледная тень, вкрадчиво вплывало раннее утро. В разлитую тьму капнула капелька света, позволив разглядеть в полумраке контуры скромной мебели.

Даша направилась к окну задернуть занавеску, когда заметила Ивану, которая, не прикрытая, приглушенно стонала, свернувшись на кровати. Подойдя к ней, Даша сочувственно погладила ее по голове.

– Что с тобой случилось? Тебя снова били?

– Нет. Ой, как мне больно!

– Что случилось?

– Тот негр, лейтенант, меня изнасиловал. Всю утробу мне разнес. Ой, чтоб ему пусто было!

– Скотина! Хоть бы сдох!

Даша села рядом с Иваной и долго держала ее теплую руку в своих ладонях, успокаивая ее, гладила ей пальцы, а когда заметила, что та стала ровно дышать, на цыпочках, как тень, проскользнула к своей кровати.

Вскоре в тихой комнате было слышно только дыхание двух несчастных созданий, подобное дыханию ангелов. В соседнем дворе закукарекал петух.

Ивана проснулась где-то около десяти часов. Она не могла есть, ее тошнило, и все болело. Она чувствовала позывы на рвоту, ее мутило. Она только попила чаю и вернулась назад в свою комнату.

Через решетки на окне она смотрела на высокую стену, окружавшую двор. По верху стены поблескивали кусочки битого стекла, вделанные в штукатурку и призванные сделать невозможным всякую мысль о бегстве. Неожиданно ей в голову пришла идея, как освободиться из ада, в который она попала против своего желания. Отыскав в своей сумочке ручку и листок бумаги, она написала крупными буквами по-английски записку: «Помогите мне! Спасите меня! Сообщите полиции, что здесь организован тайный бордель. Ивана».

Она сложила листок несколько раз и спрятала его в пакет от чипсов, туда же бросила оказавшийся под рукой камень, все это связала веревкой такой длины, которая бы позволила перебросить этот сверток через высокую стену, окружавшую двор. Спрятав все это в карман халатика, она осторожно пробралась во двор и, осмотревшись по сторонам, не следит ли кто, и сильно замахнувшись, как метатель диска, перекинула сверток через забор. В этот момент тут проходил, осторожно обходя лужи, чтобы не замочить новые опанки [43], пожилой шиптар [44]с кепкой на голове. Будто по-волшебству, или такова была воля судьбы, пакет с камнем ударил старика по голове, у виска. Старик вскрикнул от боли и, рефлексивно подняв руку к месту удара, ощутил под пальцами липкую кровь.

– Чипша нона! – воскликнул он в бешенстве и, подняв из лужи пакет с камнем в качестве доказательства, со всей силы начал стучать в закрытые двери бара.

Не дождавшись ответа, он доковылял до широких входных ворот и начал с яростью бить по ним. На опанки и в мутную лужу, в которой он стоял, капала алая кровь. Наконец скрипнула задвижка, и в проеме появилось небритое и полусонное лицо Исмета.

– Что случилось? Почему орешь и стучишь?

Старик, одной рукой придерживая окровавленную кепку, другой протянул пакет с камнем.

– Неужели отец воспитал тебя так, что ты швыряешься камнями в невинных прохожих? Как тебе не стыдно!

Исмет приоткрыл ворота и взял из рук старика окровавленный пакет. Развязав его, он вытащил из него камень, а потом, заметив, что внутри еще что-то есть, достал записку. Теперь ему все стало ясно.

– Это не я бросал. Вероятно, дети играли в ковбоев и индейцев.

– Не надо мне рассказывать сказки. Маленькие дети так не бросают!

– Ну, как мне извиниться перед тобой?

– Плати!

– Что платить?

– Ущерб и мировую, – старик был настойчив в желании удовлетворить поруганную честь и, если повезет, немного поправить материальное положение.

– Сколько ты хочешь?

– Пятьдесят евро.

– Что ты сказал? Я не ослышался?

– Пятьдесят евро, или я позову полицию, тогда, если не слышишь, увидишь. Будешь платить судебные издержки и ущерб. Выбирай.

Поняв, что старик так просто не отступит, и не желая иметь никаких дел с полицией, которая могла все тут вынюхать, Исмет вынес деньги и передал ему банкноту в пятьдесят евро.

– Ну вот, теперь все в порядке, – прошамкал дедок беззубым ртом, умело скрывая радость от нежданной прибыли. В этот момент жизнь ему показалась прекрасной: получил по голове и за это выручил пятьдесят евро. За эти деньги в тот же день он купил себе козу на колхозном рынке.

Исмет Хоти в ярости захлопнул за собой ворота и широкими шагами, перескакивая через две ступеньки, взбешенный и красный от гнева, влетел в комнату к Иване. Уже от дверей он начал орать так, что весь дом сотрясался. В руке он держал бумажку с посланием Иваны.

– Ты, дрянь, решила известить полицию? Сейчас я тебе покажу полицию и все остальное! Черт бы побрал тебя, наркоманку, и сербскую твою чертову мать!

Резким движением он схватил ее за волосы и стащил с кровати на пол. Удар тела о деревянный пол отозвался тупым звуком, и Ивана, насколько могла, скрючилась, чтобы защититься от удара. Исмет начал бить ее ногами где попало: по животу, по голове, по ребрам, удары сыпались как град. Ивана почувствовала, как треснуло ребро, и задохнулась от боли. На каждый удар она реагировала криком и стенаниями, сначала громко, а потом все тише и, наконец, едва слышно, как раздавленный котенок. Кровь текла изо рта к подбородку. Потом ее накрыл какой-то серый туман, и она потеряла сознание. Вскоре подошли Назуф и один из официантов, они перенесли ее обессилевшее тело в подвал.

Ивана больше месяца нигде не появлялась, на телефонные звонки она тоже не отвечала. Взволнованная ее исчезновением, Мария Савич заявила о ее пропаже в полицию. Единственное, что было известно, – в последнее время ее дочь общалась с каким-то албанцем из Косова, но никаких подробностей, как он выглядит или как его зовут, она не знала. Впрочем, Ивана сообщила Мамуке, что с этим молодым человеком она поедет отдыхать куда-то в Черногорию.

Все было как-то очень туманно, информация скудная, поэтому полиция не могла ее найти. Проходили месяцы, а от Иваны не было известий. Черные предчувствия охватывали Марию Савич, которой материнский инстинкт подсказал, что с ее дочерью случилось что-то страшное. И Маму-ка, все еще смертельно влюбленный в Ивану, таял буквально на глазах. Мария, не видя иного выхода, каждый вечер зажигала кадило, молясь перед домашним иконостасом, чтобы Бог уберег ее дочь. Молитва – прекрасное средство. Ни один аппарат не может работать, если не включить его в розетку. Так и человек. Когда его одолевают житейские неудачи, сознательно или несознательно, а иногда при участии близких, которые приходят на помощь при смертельной опасности, он вспоминает о Боге. Если жизнь – это постоянная боязнь смерти, тогда это не жизнь. В такой ситуации только Бог может придать нам храбрости, чтобы жить, и подарить надежду на спасение. И эта надежда освещает человеку во тьме его безнадежности новый, бескрайний мир, где невозможное возможно.