Блейк Крауч - Абандон. Брошенный город

– А теперь я встану на карачки, а ты уж давай, затаскивай на меня свою хренову тушу!

Столько снега – уже по пояс, а он все валит и валит – Эбигейл не видела за всю свою жизнь. Даже при включенном налобном фонаре видимость составляла не более десяти футов. Дальше все было так же темно, как и в той пещере, из которой девушка только что выбралась.

Выбор был невелик: карабкаться вверх или идти вниз, и она решила спускаться. На высоте в двенадцать тысяч футов, при нехватке кислорода и общей усталости, идти пришлось по глубокому снегу, с остановками через каждые несколько шагов, чтобы перевести дыхание.

Крутизна склона только возрастала.

Порывы ветра то и дело сбивали с ног.

Дважды Фостер ударялась коленями о скрывавшиеся под снегом острые камни.

Она шла примерно с полчаса, когда склон вдруг закончился отвесной скалой. Опустившись на колени, Эбигейл посветила фонарем вниз, и у нее скрутило живот при виде вихрящихся в темноте хлопьев снега. Где дно, она не знала, но мысленно сказала себе, что ни за что в жизни не пойдет этим путем.

Вместо этого девушка двинулась вниз по самой кромке пропасти. Лицо ее снова стало неметь, пальцы окоченели, а голова кружилась от высоты, голода и жажды.

Вскоре утес остался позади, и журналистка начала медленно спускаться под журчание ручейка, текущего под снегом к более обильным водам. Внизу, в темноте, проступили высокие, тонкие силуэты. Продравшись через высокогорный кустарник, Фостер вышла к лесу.

Ветви елей провисали под тяжестью снега. За одну из них Эбигейл зацепилась капюшоном и тут же нырнула под хвойную крону.

Сняв перчатки, она вытрясла из-под воротника попавшие туда льдинки. Глубокую тишину леса нарушали лишь скрип елей да сползавшие с веток снежные глыбы. Ужасно хотелось пить, но трогать воду или запасы Лоренса девушка не стала. Вспомнив данное ему обещание, она просто сунула в рот пригоршню снега, а потом пожевала лед – выдавила из него несколько капель воды и выплюнула. У нее разболелась голова. Стало еще холоднее, чем было.

Где-то поблизости раздалось завывание. Оно медленно нарастало, а затем столь же медленно, с душераздирающим унынием элегии, стихло. Фостер никогда не слышала такого звука в дикой природе, и хотя он разбудил в ней все первобытные страхи, все равно нашла его лиричным и глубоко печальным.

Вой повторился – теперь он звучал ближе и откуда-то сверху, возможно, с того белоснежного пика, с которого девушка спустилась. Ему ответили сразу несколько завываний, и эти голоса прокатились одиноким каскадом по всему лесу. Что-то двигалось в сторону одинокой путешественницы.

Волк остановился в тридцати футах от нее – по шею в снегу, подняв уши, шерсть дыбом – и уставился на Фостер, задрав морду и словно недоумевая, с чего бы это человеку бродить здесь в такую ночь? В глазах его полыхал желтый огонь, а в пасти, когда он оскалился, сверкнули длинные клыки.

Эбигейл моргнула, и волк исчез.

Она встала и пошла дальше, через лес. Спустя какое-то время ее часы пикнули – было три часа ночи. Журналистка поняла, что уже довольно-таки долго идет вниз по склону, и это ее встревожило. Абандон стоял на линии леса, но она спустилась уже гораздо ниже, как минимум на тысячу футов.

Девушка повернула обратно и стала подниматься по самому крутому из возможных маршрутов, цепляясь за молодые деревца.

Уже перед рассветом она прошла через небольшую рощицу ободранных до стволов деревьев – кладбище сожженных елей, оставшийся без коры и крон почерневший лес, убитый какое-то время тому назад молнией.

У верхней границы леса, чувствуя, что выбилась из сил, Фостер остановилась передохнуть – ноги у нее сводило судорогой, и ее уже тошнило от голода. Она выпила всю свою воду и заставила себя проглотить пару пригоршней снега, когда небо чуть просветлело, сделавшись из черного серым – это был первый шаг к рассвету.

Журналистка сидела и дрожала, прислонившись к искривленному карликовому деревцу и глядя, как собирающийся свет прорисовывает окружающую глушь. Снег почти перестал идти, и хотя в лесу ветер уже утих, она все еще слышала, как он стонет вверху, среди скал.

Забрезжил рассвет.

Эбигейл надеялась увидеть единственный знакомый ей ориентир – неровные гранитные зубы Пилы – но все, что находилось выше двенадцати тысяч футов, скрывала облачная туманная пелена.

И тут, над ближайшим склоном, она увидела его – крошечный крест абандонской церкви, пробивающийся сквозь нижний слой серых облаков. Девушка поднялась. Город лежал впереди, всего лишь в четверти мили от нее. Она смогла различить и другие строения и на какую-то долю секунды даже возгордилась собой.

Я отыскала его в темноте, в жуткую метель. Неплохо для городской девчонки!

«Где-то здесь все еще может быть Куинн», – мелькнула у нее новая мысль. Фостер выключила налобный фонарь и побрела по узкому, с отвесными стенами, каньону.

Мейн-стрит была пустынна. Столетний ветер с нестройным звяканьем бил в двери того, что некогда было торговой лавкой. Эбигейл стояла между салуном и гостиницей, глядя вверх, на эркер – тот наблюдательный пункт, откуда она впервые увидела Айзею или Стю через красный фильтр камеры Эммета.

Она внимательно осмотрела окрестности. Теперь, спустя полутора суток, от протоптанных ими в понедельник вечером тропок под четырехфутовым слоем снега не должно было остаться и следа. И однако же дорожки тут были: по крайней мере, одна свежая, проложенная к гостинице и уже от нее уходившая на юг, к перевалу.

Фостер прошла к входу и переступила порог. Она постучала ботинками о кирпич, сбивая с них лед, а затем включила налобник и прошлась лучом света по обвалившейся лестнице, арочным проходам и регистрационной стойке. Когда она была в этом гостиничном вестибюле в последний раз, поздним вечером понедельника, под аркой лежал Скотт Сойер. Теперь же о нем напоминало лишь темное пятно на полу.

Девушка лишь бегло осмотрела вестибюль и заглянула под бильярдный стол, за упавшую лосиную голову – вдруг Куинн обнаружил Скотта и перенес его в какое-то другое место…

Если Сойер захватил ключи от «Субурбана» на их вечернюю понедельничную фотосессию, о том, чтобы воспользоваться его внедорожником, можно будет забыть. От Абандона до обозной тропы – семнадцать миль и еще десять – до той, что ведет в Силвертон. Двадцать семь миль. Больше чем марафон, в глубоком снегу, на высоте, без сна, без воды и пищи.

Если сотовый на перевале не заработает, то я влипла. Пора трогать.

Внезапно она услышала, как хрустнуло стекло под чьей-то ногой – на другом конце вестибюля, в столовой.