Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

– Что такое? – спросил Лукас.

– Надо снять тормоз с передних колес, потом двинемся дальше, – ответил тиролец. – Пойдем, поможешь.

Они вновь сошли на землю. Потом вдруг послышался сдавленный хрип, топот, яростный вскрик. Магдалена вздрогнула.

Они боролись!

Вновь последовал приглушенный вопль, в этот раз явно кричал Лукас. Где-то внизу раздался всплеск.

Потом воцарилась тишина.

– Отправляйся к дьяволу, наивный дурак! – прошипел через некоторое время тиролец, шумно дыша, потом сухо рассмеялся: – Всерьез полагал, что можешь угрожать мне? Передавай привет рыбам!

Шаги снова приблизились к повозке. Магдалена услышала, как откинули задний борт. Ее бочка дрогнула и пошатнулась, затем повалилась набок и жестко стукнулась о землю. Магдалена хотела вскрикнуть, но из-под кляпа выдавила лишь приглушенный хрип.

Где-то внизу шумел Аммер.

– Нечего с ребятней дела иметь, – проворчал тиролец. – Говорил я шонгауцам, только они слушать не хотели. Отправили этого юнца сопливого, а он чуть не разболтал все… И вот что получил в итоге!

Бочка медленно пришла в движение.

– Ничего личного, слышишь? – продолжал тиролец дружеским тоном. – Ты милая девица. Повстречай я тебя в трактире, с удовольствием потанцевал бы с тобой, а потом и в кровать бы к себе уложил. Ты просто оказалась не в том месте и не в то время.

Бочка покатилась быстрее. Магдалена пыталась кричать, несмотря на кляп.

– Чудная самоубийца из тебя выйдет, – добавил тиролец. – А теперь помолись напоследок.

Стук по доскам резко оборвался. Время, казалось, замерло. Магдалена парила словно во сне. Рев течения становился все ближе.

Затем бочка с жутким треском ударилась о воду.

Удар последовал до того внезапно, что у Магдалены перехватило дыхание. В следующий миг бочка начала вращаться, словно попала в центр водоворота. Рев был таким, что закладывало уши. Что-то стукнуло, бочка столкнулась с бревном или камнем, потом шум стал приглушенным.

«Я под водой! – пронеслось в голове у Магдалены. – Бочка тонет!»

Но в следующую секунду ее снова вытолкнуло на поверхность. Волны плескались по стенкам, и, тихо покачиваясь, плавучий гроб набирал ход.

При ударе о воду у Магдалены, по крайней мере, чуть выскользнул изо рта кляп. Теперь она могла нормально дышать и звать на помощь. Но после нескольких отчаянных попыток сдалась. От кого ей ждать помощи? Снаружи стояла глубокая ночь. Даже если и был кто-то на крутом берегу, как ее вызволит из бурного потока? В оттепель Аммер превращался в ревущего монстра.

К своему ужасу, Магдалена заметила, что бочка стала понемногу наполняться водой. Доски, по всей видимости, были слишком старые и держались неплотно. Вскоре бочка наполнится доверху, и Магдалена захлебнется, как котенок в мешке.

Холодная темная вода сочилась сквозь щели, хлюпала и вскоре уже доходила до бедер. Всякий раз, когда бочка переворачивалась на волнах, Магдалена кашляла, отплевывалась и пыталась вдохнуть. Каждый вдох мог теперь стать последним.

Женщина колотила по стенкам, но те не поддавались. Доски были хоть и старые, но держались крепко. Бочка вновь перевернулась, в этот раз Магдалена наглоталась воды и закашлялась. Она в отчаянии задирала голову, но вода поднималась все выше. Когда ее накрыло с головой, дочь палача закрыла глаза, словно желала перенестись подальше отсюда, в безопасное место.

Я не хочу умирать. Не хочу…

Бочка налетела на очередной камень. Раздался треск, доски распались, и Магдалену захлестнуло темной, холодной волной.

И Аммер поглотил свою жертву.

С мотком веревки в руках Себастьян Зайлер стоял перед Творцом и молил о прощении. Но Господь молчал.

Себастьян со стоном упал на колени перед главным алтарем в часовне Крови Господней. Над ним висела дароносица, в которой содержалась кровь самого Христа – реликвия до того могущественная, что он буквально чувствовал ее силу. Но даже кровь Господня уже не могла ему помочь.

– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa! [13] Моя вина, моя вина, моя тягчайшая вина! (лат.) – бормотал Себастьян и при этом хлестал себя веревкой по спине.

В отчаянии он полдня бродил по долине в поисках выхода, избавления. Вечером, остановившись перед церквушкой на окраине Унтераммергау, вдруг понял, что должен сделать. Возле корыта неподалеку от часовни висел моток веревки, точно знамение. С той минуты Себастьян молился и истязал себя.

Он опустил голову. Он согрешил, ужасно согрешил. И что хуже всего – Господь карал не только его, но и всю долину! Не стоило им в это ввязываться. Себастьян понял впоследствии, что Господь то и дело посылал им знаки, давал понять, что они сбились с пути. Сначала оползни и лавины, потом распятый на кресте – и, наконец, это землетрясение! Все это походило на семь бедствий, а сам он стал прислужником дьявола…

Зайлер обмотал веревками дрожащие руки, придавая себе сходство с мучениками. Резные фигуры на боковых алтарях, прежде озаренные последними лучами, теперь погрузились во мрак. Но Себастьян чувствовал на себе взгляды святых. Казалось, они что-то нашептывают ему.

Иуда… Иуда…

Зайлер рассмеялся в отчаянии. Ведь именно эта роль досталась ему в мистерии. Очень кстати! Сначала он предал Господа, а потом и своего лучшего друга… Он закрыл глаза и молился:

«Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга твой…» [14] Мф. 8:8; в оригинале «…и выздоровеет слуга мой».

Однако Господь не произнес ни слова – он молчал.

Урбан был прав: после смерти Доминика им следовало прекратить это! Но жадность пересилила, и жребий в итоге пал на него. И он совершил то, что от него требовали. В левом кармане по-прежнему лежала маленькая деревяшка, сделавшая его убийцей. С тех пор его преследовали кошмары, демоны с воплями летали вокруг его кровати, кололи копьями… Землетрясение стало последним знамением. Что последует далее? Наводнение? Нашествие саранчи? Мертворожденные младенцы?

Себастьян тронул маленькую фигурку, лежавшую в кармане рядом с деревяшкой. Ему тоже достался фарисей от Ксавера, этого упрямца. Углы и грани фигурки врезались в кожу, напоминая о том, что они сотворили.

С Ксавера все и началось. Не следовало разорять его семью и изгонять из долины. Но зачем было упрямиться, поучать? Возносить себя до святых? Неужели нельзя было просто замолчать? Тогда они впервые согрешили.

Теперь пришло время принять возмездие.

Себастьян взял веревку, перебросил ее через крепкую балку, поддерживавшую галерею главного нефа. Потом встал на скамью и снова закрыл глаза. Еще раз пробормотал молитву.

– Скажи только слово, только слово…