Энн Перри - Улица Полумесяца

Волна обжигающего жара прокатилась по телу Марии, и воспоминания всплыли в ее мыслях, как прилив, – старые воспоминания, похороненные давным-давно. За жаром последовал холод, вызвавший такую дрожь, точно она проглотила ледышку. Как посмел он заставить ее так страдать?! Как посмел явиться с «того света» и пробудить прошлое?

Именно Кэролайн нарушила напряженное молчание и вернула бывшую свекровь в комфортабельную скромную гостиную с потертой удобной мебелью и послеполуденным светом, льющимся из окон на ковер.

– Вы говорите об этом с таким пылом, что и нам становятся отчасти доступны ваши переживания, – мягко произнесла она.

Повернув голову, Сэмюэль взглянул на нее и взволнованно подался вперед, словно хотел коснуться ее руки, но вовремя вспомнил, что это могут счесть неприлично фамильярным.

Мария задумалась о том, женат ли он, а если нет, то почему, но ей не хотелось больше задерживать его вопросами, как не хотелось и проявлять хоть какой-то интерес к его жизни.

– А как пережила войну ваша матушка? – озабоченно спросила Кэролайн, и миссис Эллисон едва сдержалась, чтобы не ударить ее.

Лицо Сэмюэля озарилось кроткой улыбкой, почти преобразившей его. Впервые исчезла вдруг вся его самоуверенность, и на мгновение проявились черты весьма уязвимого человека: их мог бы заметить только тот, кто сам глубоко пытался осмыслить собственные нужды и обрел понимание того, что силу нужно черпать из другого источника. Марии захотелось поддержать нового знакомого, но она не смогла, опасаясь того, что он может сказать.

– Моя матушка сама позаботилась о себе, мэм, – ответил Эллисон, не сумев скрыть оттенка гордости за нее. – И о многих других также. Она вела себя совершенно бесстрашно. Не раздумывая, боролась за свои убеждения, и ее не волновало, выиграет она или проиграет. – Он слегка вздернул подбородок. – Она научила меня бороться, и я знаю, как надо смотреть в лицо врагу, вне зависимости от собственных чувств или страха того, что цена будет слишком высокой. В худшие моменты жизни я частенько думал о том, как бы мне хотелось стать достойным ее. И смею сказать, что я далеко не одинок в этом желании.

Мария почувствовала, как страдание сдавливает ей грудь точно железным обручем, который уже невозможно будет разорвать. Будь проклят его приход! Будь проклята пригласившая его Кэролайн! Легко рассуждать о смелости и борьбе, когда цели сражения достойны уважения и всем понятны. Когда не надо бояться, что ты можешь умереть от стыда!

О чем он говорит? Неужели догадался… или даже узнал? Пристально взглянув на обаятельное, улыбающееся лицо гостя, так похожее чертами на лицо ее родного сына, пожилая дама попыталась прочесть его тайные мысли, но не смогла. А ей даже не к кому было обратиться за помощью – уж определенно не к Кэролайн. Бывшая невестка не должна узнать всего этого никогда. Они с Марией так часто ссорились за долгие годы совместного житья, а с недавних пор стали конфликтовать еще чаще, после того как миссис Эллисон заявила, что Кэролайн поступила как полная идиотка, выйдя замуж за мужчину моложе ее лет на пятнадцать, вместо того чтобы жить, как пристало почтенной вдове. Это обязательно закончится трагедией, и бывшая свекровь так ей и сказала. Сказала правду, ни больше ни меньше. Теперь же, если Кэролайн узнает всю ту давно захороненную тайну, их общение может вообще стать невыносимым, несовместимым с жизнью. Мария предпочла бы умереть и быть почтенно похороненной где-то… пусть даже рядом с Эдмундом. И вероятно, родственники там ее и похоронят. Ведь она уже высказала свои пожелания… а могла ли она сказать что-то иное?

Но смерть не приходит по желанию человека. Уж это она успела отлично узнать.

До старой леди доносился смутный гул продолжавшегося за столом разговора. Внезапно голоса прорезались, словно с банки, полной жужжавших мух, сняли крышку.

– Сильно ли изменился Нью-Йорк после войны? – спросила Кэролайн.

С напряженным вниманием она слегка подалась вперед, и мягкий бордовый шелк ее платья натянулся на плечах. Ее лицо с необычной формой губ обладало живой индивидуальностью, и на нем прочитывались сильная воля и замечательный ум. Старая дама с самого начала сочла Кэролайн красивой. Но давнее знакомство уже не позволяло ей так думать о бывшей невестке. Кроме того, красота – удел юности.

– Изменился невероятно, – ответил Сэмюэль, и странное выражение исказило его черты: теперь его прищуренные глаза лучились смехом, хотя губы искривились от печали и отвращения, порожденных волнующими воспоминаниями. – Война расшатала жизненные устои, подобно вышедшей из берегов бурной реке.

И мужчина продолжил живописать накатывающие на город волны возбуждения, насилия и коррупции. Он описывал события так увлекательно, что старая дама слушала, невольно завидуя ему и с удовольствием ловя яркие моменты оживающей истории.

– Я уверен, миссис Эллисон, что вы не могли бы даже представить состояние молодого человека, недавно пережившего страх и тяготы войны, хотя странные трагедии победы имели гораздо более горький привкус, чем кто-то из нас мог предвидеть, – заявил Сэмюэль.

Затем он перешел от описания городской жизни к своим приключениям на Западе.

– Я еще не встречал в жизни таких прекрасных и отважных мужчин и женщин, какие заполняли фургоны и повозки в том караване, – с полным восторгом произнес гость. – Любой нормальный человек разрыдался бы от уготованных им трудностей, но они даже не жаловались. Компания подобралась на редкость разношерстная: немцы, итальянцы, шведы, французы, испанцы, ирландцы, русские… но больше всего было столичных англичан. Я как раз попал в их отряд – они толкали перед собою ручные тележки со скудными пожитками, рядом с ними шли женщины, некоторые несли детей, и все они направлялись в долину Большого Соленого озера. Одному Богу известно, сколько их умерло в дороге.

– Да, мое воображение не столь сильно, – тихо заметила Кэролайн, – и мне не встречались такие отважные люди.

Глядя на Сэмюэля, она вспоминала вчерашний вечер в театре, где царили совсем другие страсти. Перед ее мысленным взором предстала залитая светом сцена и Сесиль Антрим в ореоле блестящих волос, игравшая роль пылкой героини: каждый ее жест отражал полноту чувств и затаенного отчаяния. Ей хотелось гораздо больше того, что предоставляла обыденная жизнь. Сознавала ли эта страдалица, что такое просто борьба за выживание?

Или сила этих чувств одинакова и меняется только объект жажды? Неужели кто-то жаждет любви или собственной свободы, не скованной общественными ожиданиями, с той же неистовостью, с какой другой храбрец стремится к вере или политической свободе, и отправляется в путь пешком по обширной и неведомой земле, населенной лишь чужим народом, который, в свою очередь, воспринимает его как посягателя на свою свободу?