Джулия Берри - Вся правда во мне

Мне ничего не оставалось делать, и я почти по-звериному замычала:

– Ихем!

Получилось довольно внятно.

Ты встал как вкопанный и уставился на меня. Пойдем, и я удивлю тебя не только моим голосом.

Я снова взяла тебя за руку, и ты послушно пошел вперед.

И тогда я раздвинула траву и показала тебе твоего отца, твоего бродягу-отца, который так ярко разыграл свою собственную смерть.

Сначала ты его не узнал. Ничего удивительного. Потом отец увидел тебя. Увидел, что я держу тебя за руку. Увидел, каким ты стал высоким и складным.

– Лукас.

Ты уставился на него, потом на меня. Ты сверлил меня взглядом, переводя глаза с моего рта на платье, будя во мне самые страшные воспоминания. И ты начал понимать, вернее решил, что понимаешь. Твои губы изогнулись от ужаса. Я стояла перед вами обоими как голая. Мне хотелось юркнуть в заросли и бежать отсюда сломя голову.

В своих мыслях я не заходила так далеко.

Я убила тебя. Убила твою жалость ко мне. Снова убила твоего отца в твоих глазах. У меня нет языка, и я не могу проглотить ту желчь, которая во мне скопилась. Вот стоишь ты, вот на корточках сидит он, вокруг нас рвутся снаряды, а в голубое октябрьское небо, как осенние гуси, поднимаются крики раненых.

Один крик я узнала. Даррелл. Он ранен.

Мы с мамой и папой так привыкли к плачу Даррелла, что почти на него не реагировали. Папин сорванец, мамин любимчик, кудрявый крикун. Какая досада, что симпатичная мордашка досталась именно сыну. Об этом обо всем я размышляла, пока бежала от тебя и твоего отца, на этот раз счастливая, что не вижу тебя. Я бежала на крик Даррелла. Слишком громкий, чтобы исходить от умирающего. Господи, заткни ему рот, если он не прекратит так орать, на него накинутся толпой все, кто высадился с корабля!

Я подошла к нему со спины, он лежал на островке примятой травы, рядом с ним валялось ружье. Слишком близко к краю ущелья. Одежда вся испачкана и местами опалена. Ран видно не было, и я никак не могла сообразить, в чем дело, пока не заметила, что от одного из ботинок вьется дымок.

Обхватив его за плечи, я оттащила его подальше от поля боя под раскидистую иву. Он был тяжелым, но и я не слабая.

– Спасибо, дружище, – всхлипнул он.

Я положила его на землю и встала перед ним. Его потрясенное лицо напомнило мне твое несколько минут тому назад.

– Червяк!

Так я и знала. Горбатого могила исправит. Я встала на колени и осторожно стянула с него ботинок. Верхняя часть ступни оказалась чистой, зато внутренний изгиб был весь в крови. Я затаила дыхание, стараясь его не напугать. Нога, освобожденная от ботинка и носка, выглядела так, как будто кто-то откусил от нее изрядный кусок. Пятка и пальцы остались на месте, а кость между лодыжкой и большим пальцем торчала наружу, рана сильно кровоточила.

Я не раз наблюдала, как разделывают туши животных, как вскрывают нарывы, и еще много ужасных вещей. Но страшнее, чем розовое мясо моего младшего брата, не было ничего.

Я приподняла ему ногу и туго перевязала его рану передником. Он застонал от боли.

Если бы здесь была мама, она бы с ума сошла.

Я попыталась представить, как такое могло случиться. Как выстрел из пушки от реки или даже оружейный выстрел, произведенный карабкающимся на скалу солдатом, мог причинить такое ранение. Это какая-то бессмыслица.

Он лежал на спине, глядя в небо, и плакал.

Ну конечно! Бедный придурок. Он сам в себя выстрелил.

Я прикусила губу. Нечего смеяться над его белыми костями. Тоже мне вояка.

Несмотря на то что под ногу я положила большой камень, повязка быстро набухала кровью. Я положила его голову себе на колени. Он уткнулся в них лицом. Я попыталась извлечь из своего горла нечто утешающее. Это шипение отдаленно напоминало шепот, которым я его успокаивала, когда он был младенцем.

С Дарреллом ничего не меняется.

Мы сидели и издалека наблюдали за боем, как дети бедняков подглядывают за вечеринкой в богатом доме. Сделать мы ничего не могли, поэтому просто смотрели, как разворачивается действие. Закат расцветил небо над океаном, принесшим к нам эти корабли, пурпурными красками. Вожделенные земли к востоку от нас, которые переселенцы так мечтали прибрать к рукам, были окрашены во все оттенки оранжевого. Вокруг нас как светлячки загорались и гасли искры.

К ночи сильно похолодало. Мы прижались друг к другу, чтобы согреться. Даррелл дрожал от боли, которая мешала ему уснуть. Он так сильно сжимал мне руку, что у меня побелели пальцы.

Он ничего не говорил. Я тоже.

Как может бой длиться так долго? Неужели это из-за вас с полковником? Могу ли я на что-то надеяться? Вопреки всему, жалкая кучка людей продержалась так долго, похоже, даже без моей помощи. Может, мне не стоило ходить к полковнику. Горькая мысль.

Собираюсь ли я выполнить данное обещание? Стала ли я на самом деле его женой? Разве я что-то должна своему тюремщику?

Мне кажется, что заманить их в ущелье было твоей идеей, Лукас. Ты достоин быть командиром. Если ты переживешь этот день, твое положение в деревне укрепится, все плохое сотрется.

Ты будешь еще дальше от меня, если может быть что-то дальше недоступности.

А я отправлюсь в лесную хижину. Если только не захочу навлечь на себя еще большие неприятности. Я помню его угрозы.

Бесполезная жертва. И никто меня не пожалеет. В деревне этого даже не заметят. Ничто за ничто – справедливый бартер.

Ни кружев, ни праздника для невесты.

Закат оставил в небе лишь тонкую полоску света. Даррелл спал. Теперь мне не нужно было скрывать удовольствие, что его теплое тело прижимается к моему. Мир, в котором никто до вас не дотрагивается, очень холоден.

По вечерам папа часто сажал меня на колени. Мне так нравилось, что он пах потом и деревом. Он так и не узнал, какой я стала. В моих воспоминаниях он навсегда остался ласковым, заботливым, внимательно слушающим все, что я говорю. В моих воспоминаниях я могу разговаривать с ним, петь ему мои нехитрые песенки.

Ты бежал вдоль берега, размахивая руками, и кричал:

– Все на землю, живо!

Я подпрыгнула. Даррелл зашевелился. Что случилось? Мы отступаем?

Люди стали выскакивать из своих укрытий на краю обрыва, как перепелки из-под ног охотника. Я и не догадывалась, что их так много совсем рядом с нами. Одни бежали, согнувшись в три погибели, некоторые спрятались под нашим деревом. Я вскрикнула от неожиданности, надо же, сколько их.

В тусклом свете двух фонарей я увидела, что на другой стороне ущелья люди делают то же самое.

Я начала понимать. Вот интересно, а мы достаточно далеко?

Несколько мужчин заметили меня, и их брови поползли вверх. Это были Авиа Пратт и мистер Джонсон – отец Марии. Они уставились на меня, но это продолжалось недолго. Я не относилась к тем женщинам или детям, жизнь которых нужно было сохранить во что бы то ни стало. Я могла тут находиться. Те, кто приехал из Пинкертона, продолжали на меня пялиться. Они ничего про меня не знали, это было видно по их удивленным взглядам.