Джулия Стюарт - Тайна голубиного пирога

Стоя перед принцессой, Хендерсон в конце концов нашел в себе достаточно мужества, чтобы открыть рот.

– Не могу ли я пригласить вас на танец? – спросил он ее, поглядывая на съежившуюся графиню.

Решив, что он обратился к леди Бессингтон, Минк тут же поднялась и протянула ему руку. Она хотела спасти графиню от необходимости танцевать с ним. Доктор накануне совершенно не выспался, к тому же его вдруг охватил панический страх, что севшие от стирки чулки могут сползти с ног. Они с принцессой вышли на середину зала, и присутствующие стали перешептываться: Ромео нашел свою Джульетту. Шепот усилился с началом лансье: даже один неверный поворот мог испортить этот танец, что и увидели зрители, к большому своему удовольствию. Никто не заметил, когда доктор Хендерсон ошибся в первый раз. Некоторые утверждали, что уже в самом начале. Другие считали, что это произошло немного позже, когда пары менялись местами. Самые большие шутники подхватили пущенный гомеопатом из Ист-Моулси слух, будто доктор не справился даже с первым шагом, хотя нужно было просто повернуться к партнерше и поклониться. Как бы то ни было, в одном не оставалось сомнений: когда настал момент разойтись боковым парам, чтобы кавалеру и даме каждой из них присоединиться к передней и задней парам, Хендерсона нигде не оказалось. Увы, к тому времени бедняга небрежной походкой прошел через весь зал и оказался в другом его конце. Терапевт вдохновенно изображал опытного танцора, ошибочно полагая, что боги спасут его и он займет правильную позицию, а с его гульфиком ничего не случится. Вместо этого он обнаружил, что стоит напротив Сайласа Спэрроуграсса, одетого астрологом, в мантии с широкими рукавами, в остроконечной шляпе, обвитой золотой змеей, и туфлях с длинными носами, загнутыми кверху. Сбитый с толку и пребывающий словно в дурмане, доктор Хендерсон протянул к нему руки, будто тот был его партнером. Но гомеопат отказался с ним танцевать и оттолкнул его волшебной палочкой. Тут порядок танца нарушился окончательно, и воцарился такой хаос, что дирижер, одетый в костюм Ловкого Плута [49], был вынужден остановить музыку, что лишь усилило сумятицу в танцевальном зале.

Минк, проглотив унижение, вернулась на свое место, где графиня веселилась вовсю. Чем больше она старалась себя сдерживать, тем хуже это получалось. Всякий раз, когда она успокаивалась, в памяти тут же всплывала одна и та же картина: доктор Хендерсон зигзагами скачет по залу. Он то не вовремя срывался с места, то поворачивался не в ту сторону, то останавливался, не зная, куда двигаться дальше. Леди Бессингтон вытерла глаза платком с черной каймой и громко икнула, пожаловавшись на дурное пищеварение.

– С тех пор как я получила цветы от доктора Хендерсона, не могу воспринимать его как врача, – заявила она, яростно обмахиваясь веером. – Мне следовало бы принимать раствор Фаулера [50], но у леди Монфор-Бебб, которая лечится им от псориаза, есть на этот счет некоторые опасения. Ее немного тревожит, что от содержащегося в этом снадобье мышьяка темнеет цвет лица, и все может закончиться тем, что она станет выглядеть как арабка или как вон тот омар. Кто это, кстати, так нарядился? – спросила графиня, вглядываясь в представителя ракообразных, стоящего возле оркестра.

Когда гости потянулись в столовую, где был накрыт стол для ужина, принцессу внезапно охватил страх, что доктор Хендерсон станет сопровождать ее туда, поскольку она оказалась последней, с кем он танцевал. Минк предложила выйти на свежий воздух, и графиня сразу же согласилась, объявив, что у нее разлилась желчь и она не может есть. Когда они проходили мимо открытой двери, ведущей в столовую, икающая аристократка с тоской посмотрела на выставленные там обильные яства: жареные куры, устрицы, отбивные, аппетитные желе, холодный лосось, язык, салат из омаров, пироги с телятиной и дичью, вареная индейка, снежный крем, трайфлы [51]и мармелад.

– Столько еды! Как жаль, что я не могу взять что-нибудь домой, – прошептала графиня.

Они вышли на террасу и, присев на скамейку, молча смотрели на аллею каштанов, купающихся в лунном свете. Минк повернулась к леди Бессингтон и спросила, сколько времени та провела в Хэмптон-Корте.

– Тринадцать лет, – ответила она. – Я здесь с тех пор, как умер мой муж. К счастью, вскоре после этого королева пожаловала мне апартаменты во дворце. Из их окон открывался великолепный вид на Темзу. Я уверена, что многие из тех, кто здесь живет, мечтали о моей смерти. Тогда они смогли бы их заполучить.

– Наверное, вам не хотелось переезжать на Рыбный двор, ведь в старом жилище многое будило воспоминания о муже, – сказала Минк, пристально наблюдая за собеседницей. – Вы, должно быть, очень его любили.

Графиня отвела взгляд:

– Когда живешь скромно, в этом есть определенные преимущества. Не так сильно тратишься на дрова, и слуг нужно меньше. Да и мои папоротники чувствуют себя на новом месте гораздо лучше. В прежнем жилище была одна комната, где они всегда чахли. Как видно, из-за сырости.

– Однажды и я была влюблена, – проговорила Минк. – По крайней мере, тогда мне так казалось. Теперь я в этом уже не уверена. За все прошедшее после смерти вашего супруга время вы никогда не думали о том, чтобы выйти замуж еще раз?

Графиня, не ответив, опустила голову и посмотрела на свой пустой стакан. Тайна, которую она в течение многих лет скрывала, просилась наружу, и леди Бессингтон облегчила себе душу прежде, чем сама это осознала.

– Я все еще замужем, – призналась она, и голос ее задрожал. Рассказ графини не раз прерывался рыданиями и закончился, когда смолкли даже козодои.

Графиня встретила будущего мужа на провинциальном балу, когда тот приехал в гости поохотиться. С того самого мига, как этот офицер предложил свою теплую руку, приглашая на танец, и заглянул ей в глаза, она почувствовала, что ее сердце принадлежит ему. Родители не одобряли жениха, который был почти на двадцать лет старше невесты. Строптивица тем не менее вступила с ним в тайную переписку: они оставляли друг другу книги на скамейке в Гайд-парке всякий раз, когда ее возлюбленный возвращался с очередного сражения. Их любовные послания состояли из слов, подчеркнутых карандашом. Она почти не разговаривала ни с кем из джентльменов, которых родители приглашали в дом в надежде на ее благосклонность. Опасаясь, что дочь так никогда и не выйдет замуж, отец и мать все-таки сдались, и влюбленные стояли у алтаря уже через два дня после того, как ей исполнилось двадцать лет. Когда они скрепили свою любовь первой брачной ночью, юная супруга лежала в объятиях мужа, и слезы выступали у нее на глазах при одной только мысли, что им когда-нибудь придется расстаться. И это тяжкое предчувствие, увы, сбылось. Пять лет спустя она сидела в гостиной и вышивала крестильную рубашку для ребенка, которого все еще надеялась родить, когда получила известие, что ее муж пропал без вести в Судане и что, скорее всего, он мертв.