Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле

– Вы говорили, что на вашу жизнь покушались, сэр, – быстро откликнулся Питт, видя, что его гость хочет встать. – А как именно?

– Я ехал из дома на железнодорожную станцию, – стал рассказывать Гревилл, стараясь говорить ровно, словно речь шла о ничем не примечательном обычном событии. – Первую милю дорога шла по открытой сельской местности, затем – две мили через небольшую рощу, а затем – опять по открытому пространству, через поля, к деревне. И когда я проезжал мимо деревьев, из-за поворота быстро выехал другой, гораздо более тяжелый экипаж и быстро помчался за мной. Я велел своему кучеру прибавить шаг, чтобы успеть отъехать в удобное место и пропустить эту вторую повозку, но возница этого экипажа пустил лошадей в галоп и преследовал меня по пятам.

Томас заметил, как его собеседник словно застыл, рассказывая о происшествии. Несмотря на усилия, которые он прикладывал, чтобы сохранять спокойствие, плечи его напряглись и рука уже не лежала на подлокотнике свободно и беззаботно. Питт вспомнил о Денби, вспомнил, как тот лежал мертвый на боковой улице, и понял, что министр имеет все основания испытывать страх.

– Мой кучер быстро подал влево с дороги, – продолжал Гревилл. – С некоторой опасностью перевернуть повозку, потому что после недавних дождей дорога была размыта и лошади могли продвигаться по ней только шагом. Однако второй экипаж мчался с безумной прытью, и, вместо того чтобы податься вправо, не желая нас задеть, он совершенно намеренно повернул так, что врезался в бок нашей повозки и едва ее не опрокинул. У нас сломалось колесо, и одна из лошадей получила ушиб, по счастью, не очень сильный. Через несколько минут после этого по дороге проехал сосед: он отвез меня в деревню, а кучер остался, чтобы помочь лошади. Я потом послал ему на подмогу людей.

Эйнсли с некоторым трудом сглотнул, словно во рту у него пересохло.

– Но если бы случайно – и как раз в это время – не проезжал соседский экипаж, я не знаю, чем бы все это кончилось. А так – наехавший на нас кучер прибавил шагу и скрылся, – закончил он свой рассказ.

– Вы не узнали, кто на вас наехал? – уточнил Томас.

– Нет, – отрезал министр, нахмурившись. – Я наводил справки, естественно, но никто не видел покушавшихся. В деревне они не появлялись. Видимо, стояли где-нибудь в роще. Но я видел лицо кучера, когда он промчался мимо. Он обернулся ко мне. Лошади ему полностью повиновались. Этот человек определенно хотел столкнуть нас с дороги. И я не смогу с легкостью забыть его взгляд.

– И никто другой не видел этот экипаж ни до, ни после наезда, что могло бы помочь установлению личности? – настаивал Питт, хотя не надеялся на успех – просто хотел показать Эйнсли, что воспринимает его слова серьезно. – Этот экипаж не могли взять из близлежащей конюшни, а может быть, даже украсть в деревне или в какой-нибудь усадьбе?

– Нет, – ответил Гревилл. – Нам не удалось узнать ничего, проливающего свет на событие. По этой дороге проезжает много народу – лудильщиков и торговцев – в разнообразных экипажах, а все экипажи без герба на дверцах похожи один на другой.

– А разве лудильщики и торговцы разъезжают не на телегах и в открытых повозках? – осведомился суперинтендант.

– Да, наверное.

– Но ведь это был закрытый экипаж, вроде кеба, с кучером на козлах?

– Да… да… именно так.

– А внутри кто-нибудь сидел?

– Этого я не видел.

– А лошади были пущены в галоп?

– Да.

– Значит, лошади были хорошие, свежие?

– Да, – ответил министр, пристально глядя полицейскому в лицо. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Они мчались не издалека. Надо было бы расследовать этот случай, тогда, возможно, мы обнаружили бы, чьи это лошади, кто их владелец или кто использовал их в данном случае? – Он плотно сжал губы и добавил: – А теперь слишком поздно. Но если случится что-нибудь еще, вы уже сами сможете этим заняться, суперинтендант… – Он поднялся. – Спасибо, Корнуоллис. Я в долгу перед вами, потому что дал вам мало улик, а вы сделали все, что могло послужить к моей пользе.

Полицейские тоже встали, глядя, как Гревилл наклонил голову и, держась очень прямо, направился к двери и вышел.

Джон повернулся к своему подчиненному.

– Извините, – заговорил он, прежде чем тот успел хоть что-то сказать. – Я сам обо всем узнал только сегодня утром. Сожалею, что вам придется передать дело Денби в другие руки, но тут ничего нельзя поделать. Вы явно единственный человек, который может отправиться в Эшворд-холл.

– Но я мог бы передать его Телману, – быстро вставил Питт, – а в камердинеры возьму кого-нибудь еще. Все равно хуже Телмана на эту роль вряд ли можно кого найти!

Подобие улыбки скользнуло по лицу Корнуоллиса.

– Вряд ли кому еще это так бы не понравилось, – поправил он суперинтенданта. – Но он отлично справится с этим. Вам потребуется здесь помощь самого лучшего сыщика, человека, которого вы хорошо знаете и который сможет сориентироваться в новой ситуации, примериться к ней и проявить мужество, если опять возникнет угроза жизни Гревилла. Передайте дело Денби Бирну. Он хороший, положительный человек и будет добросовестно им заниматься.

– Но… – начал было Питт.

– Нет времени вводить в курс дела кого-то еще, – мрачно продолжал Корнуоллис. – Ради высших политических интересов нужны именно такие действия. И все это требует чрезвычайной осторожности, учитывая общую ситуацию с Ирландией.

Он внимательно посмотрел на Томаса, желая удостовериться, что тот его понимает, но, наверное, осознал, что подчиненный ничего не понял, потому что после минутного колебания продолжил:

– Вам известно, что Чарльз Стюарт Парнелл – самый влиятельный лидер и мощная объединяющая сила среди ирландцев уже в течение многих лет? Он завоевал уважение почти всех противоборствующих сторон. Многие верят, что если бы в Ирландии удалось достичь длительного мира, он был бы единственным вождем, которого приняла бы вся страна.

Питт медленно кивнул. Он уже догадался, что помощник комиссара скажет дальше. На него нахлынули воспоминания. Корнуоллис как будто бы несколько смутился, и выражение его лица стало натянутым. Этот человек не любил вдаваться в объяснение моральных проблем личного характера. Он вел очень замкнутый образ жизни и неловко держался с женщинами, потому что многие годы, проведенные на море, обходился без их общества и уважал их гораздо больше, чем другие, кто знал их лучше. Джон считал, что женщины благороднее и невиннее, чем они есть на самом деле, и гораздо беспомощнее, чем мужчины. И верил, как многие люди его возраста и общественного положения, что прекрасный пол эмоционально уязвимее и свободнее от страстей, которые пожирают мужчин и иногда оказывают на них деградирующее воздействие.