Эдмунд Криспин - Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник)

– Ради бога, поехали! – нетерпеливо позвал Кадоган. – Иначе мы с таким же успехом можем никуда не ехать.

Отчаянно переругиваясь, они все трое вскарабкались в кабину, и грузовик тронулся с места.

Машина в самом деле могла задать жару. Более всего это напоминало виброэлектромассаж с двумя каменными жерновами вместо массажера.

– Бак пустой, – пояснил водитель, когда стрелка спидометра качнулась на сорока. Они переехали через рытвину, и, подскочив на сиденье, водитель чертыхнулся. – Эту проклятую машину уже не видно. Нам ее никогда не догнать.

Фен, казалось, был готов согласиться с этим. Из-за тесноты в кабине грузовика он был вынужден держать Уилкса у себя на коленях, и ни у кого не оставляли сомнений чувства, которые он испытывал по этому поводу. Улучшению его настроения не способствовало то, что Уилкса очевидным образом забавляла эта ситуация. Кадоган опять стал мечтать о ланче. Водитель был довольно безмятежен, очевидно, считая такое вторжение в кабину частью обычной ежедневной работы. Они представляли собой странное зрелище.

– Не могу понять, зачем тебе понадобилось ехать с нами, Уилкс, – горько проворчал Фен, – ты только путаешься под ногами.

– Брр! – фыркнул Уилкс презрительно. – В чем тут дело? Ну-ка рассказывай! Ох! – Тут он ударился головой о потолок кабины. – Черт подери, черт подери, черт подери, черт все это разнеси!

За окном мелькали дома Банбери-роуд. Они выезжали уже на более открытое пространство, и грузовик выжимал пятьдесят миль, несмотря на ограничение скорости. И все-таки, как напомнил им Фен, обыкновенно это правило скорее нарушали, чем соблюдали.

– Какова вероятность, что та машина свернула где-то здесь? – добавил он.

– Сто против одного, сдается мне, – откликнулся Кадоган. – Но в любом случае это была приятная поездка.

– Что? – переспросил Уилкс.

– Я сказал: «Это приятная поездка!»

– Рад, что вы так считаете, – проворчал Уилкс. – Если бы колени этого субъекта кололи вас, вы вряд ли бы сохраняли такой самодовольный вид.

Они приблизились к перекрестку, на котором стоял работник Автомобильной ассоциации [279], и водитель сбавил скорость.

– Эй, приятель! – окликнул он представителя ассоциации. – Ты случайно не видел, проезжал здесь черный «Хамбер»?

– Смотри, попадешься копам, – сказал в ответ тот. – Копы поймают тебя, если будешь гнать на такой скорости. Разобьешь грузовик.

– Ничего, братишка, – ответил водитель. – Как насчет того «Хамбера»? Ты видел его?

– Пару минут назад, – неохотно снизошел до ответа человек из Автомобильной ассоциации. – Мчался как сумасшедший. Свернул налево.

Водитель крутанул руль на полный оборот, грузовик взревел и помчался в указанную сторону. Вскоре они оказались вдали от всякого жилья, навстречу попадались только то какой-нибудь домишко, то ферма, стоящие на отшибе. По обе стороны дороги раскинулись поля, а вдали на севере горизонт замыкала низкая гряда холмов. Несколько раз машина переезжала по узким горбатым мостикам, перекинутым через извилистые ручьи, окаймленные ивами и ольхой. Изгороди то сплошь белели пышно цветущими клематисами, то чернели от спелой ежевики. Над головой сияло жаркое солнце бабьего лета, на фарфорово-голубом небе не было ни облачка.

– Индустриальная цивилизация, – неожиданно произнес водитель, – это проклятие нашего века. – Кадоган уставился на него с изумлением. – Мы потеряли связь с природой. Мы все увяли. – Тут он сурово взглянул на цветущее здоровьем лицо Фена. – Мы потеряли связь, – помедлил он угрожающе, – с телом.

– Я не потерял, – желчно заметил Фен, встряхивая Уилкса.

Кадогана посетило озарение.

– Все еще читаете Лоуренса? – спросил он.

– Ага, – ответил утвердительно водитель. – В яблочко!

Он пошарил вокруг себя и извлек замусоленное издание «Сыновей и любовников» на всеобщее обозрение, а затем положил его на место.

– Мы потеряли связь, – продолжал он, – с сексом – великой первозданной энергией; темным, загадочным источником жизни. Нет, – добавил он доверительно, – не то чтобы я всегда чувствовал именно это, прошу прощения, когда бывал в постели со своей старухой. Но это как раз потому, что индустриальная цивилизация держит меня в когтях.

– О, я бы так не сказал.

Водитель предостерегающе поднял руку.

– Да нет уж, держит! Я – бездушная машина, вот что я такое, больше ничего. – Тут он оборвал себя на полуслове. – Ну, что мы теперь будем делать?

Они приближались к развилке на дороге, первый поворот после того, как они повстречали работника Автомобильной ассоциации. Здесь, довольно далеко от дороги, налево от них стоял коттедж, но вблизи не было ни души, у кого бы они могли справиться о черном «Хамбере». Это была безнадежная ситуация.

– Давайте свернем налево, – предложил Кадоган. – В конце концов, ведь этот роман Криспина издает сам Голланц [280]. Интересно…

Но что именно интересно, им не суждено было узнать никогда. Потому что в тот самый момент они услышали выстрел, донесшийся из коттеджа, мимо которого проезжали.

– Остановитесь, водитель! – возбужденно воскликнул Кадоган. – Остановитесь во имя Лоуренса!

Водитель затормозил так резко, что их отбросило назад на сиденьях. Уилкс крепко обхватил обеими руками шею Фена.

– Ишь, вцепился, – проворчал Фен, – как морской старик… [281]

Но продолжить ему уже не удалось. Что-то протолкнулось сквозь густо заросшую изгородь перед их машиной и вылетело на поросшую травой обочину. Это был далматин, и на его боку расплывалось красное пятно. Он сделал несколько шагов по направлению к грузовику на дрожавших лапах, пролаял один раз и затем, заскулив, упал на бок и умер.

Салли Карстейрс ненавидела жизнь. Что довольно странно, ведь до сих пор жизнь неизменно обходилась с ней милостиво. Не в финансовом отношении, разумеется; с тех пор как умер отец, они с матерью обходились маленькими средствами, которых хватало только на то, чтобы сводить концы с концами. (Но как-то они сводили, и обустроили удобный дом, и жили дружно, за исключением обычных маленьких размолвок.) Конечно, ее жизнь не была цепью безудержных удовольствий или безмятежных дней, работу в магазине тканей Леннокса вряд ли можно было считать облагораживающим или творческим занятием. Но, несмотря на эти неприятные моменты, жизнь была просто обязана обходиться с Салли Карстейрс хорошо; она легко шагала по ней, и ее не пугали и не смущали незначительные опасения и тревоги, приводящие в отчаяние тех, кого называют hoi polloi [282]; ей на самом деле совершенно не была свойственна жеманность, она питала живой интерес к миру, другим людям и в избытке обладала той естественной живостью, о которой (хотя она не знала об этом) водитель грузовика как раз в этот момент читал лекцию двум донам и крупному английскому поэту. «Ты кобылка благородных кровей», – сказал ей однажды мужчина средних лет. «Черт подери, какая наглость», – возмутилась Салли, твердо отводя его руки от того направления, куда они стремились. Но в его высказывании была доля правды; Салли обладала такой сильной нервной энергией и производила впечатление такой первоклассной физической породистости, которая редко встречается во всех слоях общества, но чаще всего обнаруживается в тех, что эвфемистически называют низшими классами, а то, что она не претендовала на интеллектуальность, совершенно ничего не значило. Жизнь казалась ей хорошей и приятной вещью. До прошлой ночи.