Либба Брэй - Пророки

– Нет, не стал, – согласилась Эви. Раньше ей было очень любопытно, почему Джерихо здесь оказался. Но теперь она не понимала, какое это имеет значение – ведь она вот-вот уедет, хотя и была очень благодарна Джерихо за то, что он нашел время поддержать ее. Эви не хотелось, чтобы он уходил. – А теперь ты мне расскажешь?

Он, прищурившись, посмотрел на солнце.

– Я родился на ферме в Пенсильвании. Коровьи стада. Бескрайние пастбища. Работа в поле. Каждое утро выглядело так, словно это был первый день после сотворения мира. И так далеко отсюда, что даже в голове не укладывается.

– Звучит потрясающе, – сказала Эви, надеясь, что ее слова не звучат так же безрадостно, как она себя чувствовала.

Джерихо выждал пару мгновений, словно собираясь с духом.

– И вдруг началась эпидемия полиомиелита. Сначала заболела сестра. Вскоре я проснулся с лихорадкой. Когда меня довезли до госпиталя в Филадельфии, у меня уже отнялись руки и ноги, и я почти не мог дышать. Мне было девять.

Говоря об этом, Джерихо спокойно крошил хлеб на кусочки и бросал его голубям, которые жадно кидались на еду.

– Меня упрятали в какую-то машину, прототип будущего аппарата под названием «железное легкое». Оно может дышать за тебя. Но ты заперт внутри, как в металлическом гробу. Я проводил в нем дни, наблюдая за тем, как ползет и меняется солнечный свет на потолке. Мама приезжала из Ланкастера – сначала нужно было ехать верхом, затем на поезде – каждое воскресенье и молилась за меня. Но на ферме было слишком много работы, оставалось еще двое детей, и на подходе был следующий. Она стала приезжать раз в две недели. А вскоре вообще прекратила появляться. – Отломив еще кусочек, Джерихо кинул его в самую гущу курлыкающих птиц. – Я говорил себе, что это из-за снегопадов – она не могла добраться до Филадельфии по бездорожью. Я придумывал сотни отговорок. Дети часто это делают. Просто удивительно, на какую изобретательность способен твой мозг, если тебе очень хочется во что-то поверить.

Эви не знала, что сказать, поэтому просто наблюдала за суетящимися голубями.

– Потом я услышал, как у окна поет птичка – пришла весна. Я подумал, что если птица смогла добраться сюда, то и мама смогла бы. И в тот самый момент я понял, что она больше не приедет. Задолго до того, как врачи объявили мне, что родители подписали бумагу, в которой меня отдали на попечение государства, я уже все знал.

Джерихо вытер руки платком.

– Как родители могли бросить тебя вот так? – не выдержала Эви.

– Инвалиды не могут работать с плугом или молотилкой. Я для них являлся обузой. Были другие дети, которых нужно было прокормить.

– Как ты смог простить их с такой легкостью?

– А что изменилось бы, если бы я их не простил?

– Но сейчас ты сильный и здоровый. Как…

Джерихо бросил с крыши небольшой камешек с силой и точностью, которая вызвала бы зависть у профессионального бейсболиста.

– Они попробовали на мне кое-что новое, мне повезло, все сработало, и я не умер. Спустя некоторое время я полностью восстановился.

– Это же чудо!

– Не бывает никаких чудес, – возразил он. Его лицо стало абсолютно непроницаемым. – Уилл согласился стать моим опекуном. Ему требовался помощник, мне требовался новый дом. Он – прекрасный человек. На порядок лучше других.

– Его волнуют только исследования и этот проклятый музей, – выпалила Эви, выругавшись.

– Это неправда. Не знаю, что у вас сегодня произошло, но он просто раздавлен. Поговори с ним, Эви.

Эви захотелось рассказать ему обо всем, что случилось, но у нее не было сил снова стать мишенью для чужого осуждения.

– Он уже решил сослать меня назад в Огайо, – сказала она вместо этого. – Наверное, будь я привидением, он бы выслушал меня внимательнее.

– В мире не существует никаких привидений. Только ему об этом не говори, – пошутил Джерихо. Эви ухмыльнулась.

Пора было собирать вещи, но ей хотелось хоть немного отсрочить неизбежное, как следует запомнить этот восхитительный горизонт с силуэтами зданий. Это было лучшее время ее жизни. Жаль, что все подошло к концу.

Джерихо достал свою замусоленную книгу, и Эви кивнула на нее:

– Можно?

Джерихо передал ей книгу, и, открыв на заложенной странице, Эви стала читать вслух:

– «Бог умер. Бог не воскреснет. И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц?» – Эви посмотрела на него, хитро сузив глаза. – А ты ведь умеешь веселиться, сорванец. – Она с торжественным видом вернула ему книгу. – Ты мне почитаешь?

– Хочешь, чтобы тебе вслух читали Ницше?

– Хуже мне уже точно не будет.

Джерихо откашлялся и продолжил читать с того же места:

– «Самое святое и могущественное существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами – кто смоет с нас эту кровь? Какой водой сможем мы очиститься?»

Его голос убаюкивал Эви. Она смотрела, как солнечные лучи медленно сползают по стене водонапорной башни вниз, к стене дома. Рядом скакали голуби.

– «Какие искупительные празднества, какие священные игры нужно будет придумать? Разве величие этого дела не слишком велико для нас? Не должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться достойными его?»

– Джерихо, почему они не попробовали твое чудодейственное средство еще на ком-нибудь?

– Я же сказал тебе, – мягко напомнил он. – Чудес не бывает.

Уилл вернулся домой только к ужину и тут же вызвал Эви к себе. Он сидел в своем кресле, вертя в руках незажженную сигарету. Играло радио.

– Евангелина, я должен извиниться перед тобой за внезапную вспышку гнева. Прошу прощения.

Эви пожала плечами:

– Все мы живые люди.

– Наверное, дело в том, что для меня все это оказалось полной неожиданностью. – Уилл зажег «Честерфилд», глубоко затянулся и выпустил облачко дыма. – Расскажи мне о своем необыкновенном таланте.

– Он появился два года назад, в одно время со снами о Джеймсе.

– Твоем брате?

– Нет, Джеймсе-привратнике с первого этажа, – огрызнулась Эви и тут же пожалела об этом. Она сама рубила сук, на котором сидит, – ссориться с Уиллом точно не стоило.

– Я высказал это предположение безо всякого злого умысла. Я в первую очередь ученый и исследователь, мне необходимы точность и конкретика, – веско заметил Уилл. – Как же ты его обнаружила?

– Все началось с маминой броши. Мне ужасно хотелось ее надеть, но мама не позволяла. Потом как-то раз она забыла ее на трюмо, я стащила ее. Но слишком нервничала, и мне никак не удавалось ее нацепить… Я все вертела и вертела ее в руках, и тут появилось это странное чувство. Брошь вдруг будто раскалилась в моих руках, ладони стало покалывать… – Эви замолчала. Раньше ей всегда хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной, но сейчас она чувствовала себя так, будто раздевается на публике.