Коэти Зан - Список запретных дел

Рэй ждал нас на крыльце, сидя в кресле-качалке. Он радушно помахал нам рукой. Их с Вэл дом был светлой симпатичной постройкой, окрашенной в пастельные тона. Изнутри доносились восхитительные ароматы тушеного мяса, и мы вспомнили, что после отвратительного ланча в самолете ничего не ели.

Я представила Трейси как Лили и облегченно вздохнула, когда с ее стороны не последовало возражений. Рэй пошутил насчет пирсинга, что, дескать, наверное, было больно. Трейси кивнула и снисходительно улыбнулась. Мне показалось, она ведет себя вполне сносно. Наконец к нам присоединилась Вэл.

—  Каролина, рада была узнать о твоем приезде, — проговорила она.

Я вздрогнула, услышав имя, к которому так и не привыкла. Вэл пожала руку Трейси:

—  И как давно вы помогаете Каролине с исследованиями?

Поймав момент, Трейси закатила глаза и выдохнула «недолго».

—  Как замечательно, что вы останетесь на ужин, — добавила Вэл. — Потом Рэй что-то хотел вам показать.

После десерта Рэй поднялся из-за стола и вскоре вернулся с большим фотоальбомом, который с довольным видом положил перед нами.

—  Ох, — хихикнула Вэл, — он так долго мечтал его кому-нибудь показать. А мне все это неинтересно, и я обычно была против того, чтобы он с кем-нибудь делился, а то бы его сочли чудаком. Но мы подумали, вам будет любопытно посмотреть.

Трейси дотянулась до альбома и открыла его на первой странице. Вместо фотографий внутри были аккуратно приклеенные газетные вырезки. К каждой имелась карточка с заметками, написанными красивым наклонным почерком.

—  Мои записи, — пояснил Рэй, увидев нашу заинтересованность. — Я делал заметки, основываясь на фактах из новостных передач, и добавлял свои размышления. Мне всегда казалось, что здесь скрыто намного больше. Ну, вы понимаете, пресса глубоко не копала.

Я взглянула на Трейси, та казалась зачарованной. Я знала, что наша история освещалась в прессе, но сама не ознакомилась с этими материалами, поскольку во время процесса мне не разрешали читать газеты или смотреть телевизор. Родители ограждали меня от безумств папарацци, не выпуская из дома. Из тех времен я помню лишь, как объедалась до тошноты тем, что готовила мама, или выпечкой, которую приносили соседи.

Оглядываясь назад, я понимаю, что была почти пленницей в родительском доме. Терпеливо лежала на диване, пока они смотрели на меня с восторгом, не веря собственным глазами, готовые выполнить любое мое желание. Новые тапочки, чашка имбирного чая с лимоном, все любимые с детства десерты.

Правда, они перестали быть любимыми. После пережитого все мои вкусовые рецепторы отключились. Возможно, мама сомневалась, действительно ли перед ней ее дочь, так сильно я изменилась. Она хотела знать все, что случилось с нами, но я передала лишь тщательно отобранную информацию, небольшими порциями, чтобы мама не ощутила всего ужаса того, что с нами произошло. Мне казалось, лишь я могу оценить, сколько она вынесет. Я считала себя обязанной защитить ее от знания, которое она наверняка не смогла бы пережить.

Когда я вернулась в мир, он казался мне ослепительным и туманным, словно сон. Я слишком долго жила в своих собственных мыслях, отгораживаясь от всего прочего, и теперь было сложно воспринимать реальность. Несмотря на все старания мамы, между нами лежала пропасть, которую я никак не могла сократить. Больше всего маму расстраивало то, что я не могла расслабиться в ее объятиях, когда ей хотелось прикоснуться ко мне. Но все мои чувства притупились. Я потеряла связь с внешним миром, думая лишь о мертвой девочке где-то в Орегоне.

Разумеется, происшедшее с Дженнифер опечалило маму, но счастье видеть меня живой затмевало скорбь по второму потерянному ребенку, а я думала — нет, знала, что Дженнифер заслуживает большего. Заслуживает, чтобы скорбели лишь по ней одной, но даже тогда мне казалось, что лишь я смогу оплакать ее как должно.

Мы все еще учились в старших классах, когда Дженнифер прекратила общаться с отцом, да и он не делал попыток наладить с ней отношения. Эту часть он, естественно, опустил, вещая прессе о своей безграничной потере. Когда отец Дженнифер пришел навестить меня, я посмотрела на него настороженно, читая в его взгляде лишь желание оказаться в центре внимания. Его слезы ничего для меня не значили.

И вот теперь я сидела на уютной кухне, в Килере, а над газетными вырезками из той, другой жизни витали ароматы вкуснейшего кофе. Я снова просмотрела статьи, временами читая отдельные куски, замечая изменения в акцентах по мере развития судебного процесса. Между строк я разглядела так знакомый мне профессиональный энтузиазм, который на этот раз исходил от журналистов, проявивших особый интерес к этой истории.

Затем я обратила внимание, что под большинством статей стоит одно и то же имя: Скотт Вебер. Наверное, это он ухлестывал за Адель, как намекнул Дэвид Штиллер. Я задала Трейси вопрос, стоит ли нам повидаться с ним. «Определенно», — ответила она, не отрываясь от вырезок. Глаза ее блестели. Ей воспоминания тоже давались не просто.

—  Рэй, — не поднимая глаз, спросила Трейси, — почему вы так заинтересовались этим делом?

Мужчина расплылся в широкой улыбке:

—  Не только им, просто оно было самое трагичное. А когда сюда переехала Сильвия, это стало чуть ли не навязчивой идеей.

—  Что вы имеете в виду? — посмотрела на него я.

—  Идемте за мной, девушки, — позвал он.

Мы проследовали по коридору до двери в глубине дома. Я вдруг ощутила дискомфорт: другие люди оказались слишком близко. Мне совсем не нравились узкие коридоры, даже в таком приветливом месте.

Когда мы зашли в небольшой кабинет Рэя, я отставала на пару шагов, и, завернув за угол, ахнула. Стены были увешаны газетными страницами с заголовками и новостными статьями про самые ужасные преступления. В рамках копии документов, имеющих отношение к прогремевшим убийствам, стояли на столе, прислоненные к стене. Наверное, Рэй приложил немало усилий, чтобы создать свою галерею ужасов, изрядно покопался в прошлом, собрав целый архив о том, как одни человеческие существа заставляли страдать других.

Длинную полку вдоль стены занимали фотоальбомы, похожие на тот, что он показал нам. Каждый был помечен каким-то именем. Не знаю, посвящены они жертвам или мучителям, но обычно запоминают имена злодеев, с горечью подумала я.

Я взглянула на Рэя: он буквально светился от гордости. Этот человек совершенно не стыдился своей мании. Да и с какой стати? Для него это были лишь истории. Разве он думал когда-нибудь о жертвах как о живых людях? Понимал ли всю трагедию и ужас, что хранились в этих томах? Он коллекционировал разрушенные человеческие жизни, будто марки, и считал свое хобби столь же невинным.