Курт Ауст - Судный день

Ну да, ясное дело, забыл. Я не рассказал о том, как ночью пытался войти к Марии и как она прогнала меня. Но об этом я рассказывать и не собирался. Прикинув и так и эдак, я решил, что это останется между нами – мной и Марией. И нечего другим совать в это нос.

Тем не менее я вспомнил несколько других событий и отрывки разговоров, о которых, как мне казалось, Томас не знал. Во всяком случае – я понял вдруг: лучше рассказать, чем умолчать.

Томас встал:

– Тогда передаю Альберта на твое попечение, а трактирщику скажу, что назначил тебя своей помощницей и попросил присмотреть за конюхом. И если он решит выставить тебя за дверь, тогда ему придется выставить и нас с Петтером. – И профессор со смешком добавил: – А на это он вряд ли отважится.

Когда мы вернулись в трактир, я сказал Томасу, что вспомнил нечто, по моему мнению, не важное, но о чем ему тем не менее следует знать и о чем я прежде не упоминал.

– А это важно?

– Не знаю. Возможно.

Томас огляделся и указал рукой в сторону кузницы:

– Неплохо было бы тебе взять лопату и убрать снег, который Альберт расчистить не успел. А я тем временем поговорил бы с фон Хамборком о том, что произошло. Потом мы сядем вон на ту лавочку, которая сейчас завалена снегом, и мирно и спокойно все обсудим.

Возле кузницы я действительно заметил снежный холмик, под которым вполне могла скрываться лавочка.

Вскоре я уже радовался работе и тому, что сила моя нашла наконец выход.

Альберт успел убрать снег позади трактира, с дорожки к хлеву и к сараю для карет и вдоль конюшни.

Я расчистил до конца тропинку к главному входу в трактир и прорыл тропинки к кузнице, прачечной и маленькому строению, по моим предположениям, амбару За день до этого я видел, как Мария выходила оттуда с двумя мисками, наполненными мукой и зерном. Как следует вспотев, я оторвался от работы, встал возле конюшни и, прищурившись, посмотрел на сверкающий на солнце снег. Кое-где сугробы доходили мне до груди. Неудивительно, что Альберт так вымотался. Несколько дней подряд расчищать снег, да еще и на голодный желудок – такая работа кого угодно с ног свалит! Невольно я испытал нечто похожее на уважение к этому бородатому троллю со зловещим взглядом. Не то чтобы он мне нравился, нет, но, ведомый упрямством и силон воли, несмотря на голод и истощение, Альберт умудрился сделать очень много – и это вызывало уважение.

Я открыл ворота конюшни. После яркого солнечного света она показалась мне на миг такой темной, будто я совсем ослеп. Но лишь на миг – потом глаза постепенно привыкли к сумраку, и я, осторожно ощупывая инструменты и седла, добрался до угла, где отыскал пару не слишком грязных мешков. Я перебросил мешки на руку. Не знаю, слышали ли мои шаги те двое, что находились в противоположном углу конюшни. Лошади в стойлах встревожились сильнее – они били копытами по деревянным перегородкам, встревоженно и недовольно фыркали друг на дружку. Бигги сидела спиной ко мне и кормила Альберта – тот, похоже, в сознание так и не пришел. Она тихо что-то приговаривала, хотя нет, она пела, ну да, какую-то спокойную песню. Кажется, пела она на своем странном языке, но я не уверен – лошади чересчур громко шумели, а подойти к Бигги и Альберту не решился – меня останавливали смущение и страх. Да, надо признать, я немного боялся. В Бигги было нечто странное… Я не смог забыть ее слова и то, как она себя повела, когда я зашел за ней в хлев. Впрочем, я и не собирался забывать. Сперва перед тобой ни дать ни взять самая настоящая мерзкая ведьма, которая потом вдруг преображается и становится милой и степенной – точь-в-точь служанка у пасторши! Будто бы прежней ведьмы и не бывало! Что же это за человек такой?! Я понял, что не доверяю ей. Нисколечко. Если Томас ей верит, – это его дело, я же решил не спускать с нее глаз. Но держаться подальше.

Я развернулся и собрался было уходить, когда ворота конюшни открылись и на пороге показалась Мария. Совсем как я прежде, она почти вслепую побрела вперед. В руках держала миску с чем-то, как мне показалось, похожим на суп. Девушка медленно пробиралась вперед, обходя лошадей, но затем вдруг вздрогнула и резко остановилась. Она увидела Бигги – догадался я. Услышав шаги, та обернулась, заметила Марию и открыла рот, собираясь что-то сказать, но ей тут же пришлось прикрыться рукой: в нее полетела миска. Лошадей обдало брызгами супа.

– Тварь! – выкрикнула Мария. Она развернулась и устремилась к выходу, а в глазах у нее блестели слезы. Дверь хлопнула, но потом вновь со скрипом приоткрылась. Миска медленно поползла по глиняному полу и остановилась у ног Бигги. Женщина отерла со щеки брызги супа, поставила миску на деревянный ящик возле очага и, как ни в чем не бывало, принялась кормить Альберта. Лошади встревожились еще сильнее.

Выйдя во двор, я прикрыл за собой дверь.

Я разложил на лавочке мешки, чтобы мы не намочили одежду, однако Томаса по-прежнему не было. Мария тоже исчезла. Я подошел к воротам конюшни, где оставил лопату.

Солнце почти достигло зенита и припекало все жарче, хотя на севере небо вновь затягивалось черно-серыми тучами. Я взглянул на главные ворота в стене. Может, надо и до них расчистить дорожку? Прямо посреди двора ветром нанесло гигантский сугроб, от самой конюшни и до амбара. Значит, придется прорыть в нем тропинку. Вот только стоит ли стараться? Ведь нам отсюда все равно пока не выбраться…

Но я взялся за работу: выберемся мы или нет – дело десятое, а без движения сидеть я не мог. К тому же увидев, что случилось на конюшне, я, сам не зная почему, разозлился, и мне хотелось выплеснуть эту злобу, загрузив себя работой, хотелось отвлечься от своих мыслей.

Здесь Альберт не чистил снег с вечера четверга, с момента нашего приезда, и снег тут слежался и покрылся коркой. За последние дни его нападало на удивление много – даже дома, в Норвегии, такого на моей памяти не случалось. Я прокопал узенькую тропинку, по обеим сторонам которой высились снежные сугробы высотой мне по грудь. Я не поленился и старательно выровнял их по краям, будто мы ждали каких-нибудь важных гостей. Докопав до самых ворот, я заметил, что массивные деревянные бревна покрыты тонкой корочкой льда. Странно было думать, что всего два дня прошло с того момента, когда мы ввалились во двор через эти самые ворота, спасаясь от ночных морозов и верной смерти. Опершись на лопату, я перевел дух. Сюда доползла тень от деревьев, что стояли по другую сторону ворот, и по спине у меня пробежал холодок: капли пота превратились в комочки льда, и меня охватила дрожь. В тот вечер я испугался. Подобного страха я никогда прежде не испытывал. Вообще-то нам повезло, что шнур от колокольчика не вмерз в снег… Я поднял голову: в трех столбах были проделаны круглые отверстия шириной в два дюйма, через которые был протянут толстый шнур. Два столба были частью стены, а третий поставили специально для того, чтобы дотянуть шнур до конюшни. Шнур был с палец толщиной, и противоположный его конец скрывался где-то в тени крыши. Видимо, Альберту приходилось постоянно очищать шнур и отверстия ото льда, чтобы шнур не примерз, и сейчас я заметил, что уже около суток лед никто не сбивал. Я наклонился и с силой стукнул черенком лопаты по ближайшему столбу. Из отверстия и со шнура посыпались снег и кусочки льда. За наше спасение следовало благодарить Альберта. Ах да, и лошадь. Я вдруг вспомнил, что когда в ту ненастную ночь моя лошадь заржала, то из-за стены донеслось ответное ржание. И не услышь его – мы, скорее всего, погибли бы.