Курт Ауст - Судный день

Я схватил ее за плечо и попытался развернуть:

– Тебе известно, кто убийца?!

Она яростно отбросила мою руку:

– Отстань! Я спать хочу… – в голосе ее зазвучала усталость, и я решил дождаться, когда девушка сама проснется.

Я стряхнул с себя сон, встал и пошел проверить, не высохла ли одежда. Она оказалась жесткой, но сухой – даже толстый плащ. Только сапоги изнутри были влажноватыми. Засмущавшись, я надел рубаху и штаны. От колких замечаний Марии у меня горели щеки: я все еще чувствовал себя мужчиной, но распиравшая меня ранее гордость в мгновение ока превратилась в тягостную неуверенность.

Внезапно позади меня мелькнула какая-то тень. Я повернулся и увидел прижатое к окну лицо с расплющенным носом и губами и вытаращенными глазами. Незнакомец оглядел комнату, и взгляд его остановился на спящей Марии. Вскрикнув, я метнулся за сапогами – и лицо исчезло. Я с трудом натянул сапоги и набросил на плечи плащ. Мария проснулась, привстала и озадаченно посмотрела на меня. Я откинул крючок на двери, а девушка вновь легла на бок и заснула. Хлопнув дверью, я выбежал и стал пробираться сквозь сугробы. Фонарь я в спешке позабыл, но возвращаться за ним и терять время не хотелось – тогда незнакомца мне уж точно не догнать! Впереди вдруг мелькнул огонек – значит, у беглеца есть фонарь! Я хотел кинуться ему наперерез, но вынужден был отказаться от мысли вернуться на протоптанную дорожку. Пытаясь не сбиться с пути, я шарил рукой по краям сугробов и, выбиваясь из сил, шел по следам, оставленным беглецом. Я даже не задумывался, что буду делать, если догоню его, а в голове моей крутился лишь один вопрос: кого же я увидел? Я пытался найти сходство с кем-то из подозреваемых и других постояльцев, но сплющенное лицо могло быть чье угодно, однако оно не было похоже ни на одно из тех, кого я знал. А в висках у меня стучала единственная мысль: убийца! Это убийца! И скоро я схвачу этого мерзавца!

Вновь блеснул свет фонаря, на этот раз совсем близко, и я, как бык, рванулся через сугробы, задыхаясь от ледяного воздуха, обжигавшего легкие. Он не должен ускользнуть от меня! Фонарь вновь погас, я немного сбавил ход и опять стал искать тропинку. Внезапно плечо пронзила резкая боль: в темноте я наткнулся на угол харчевни. Когда боль немного утихла, я, отдышавшись, пошел вдоль стены, нащупывая ее рукой.

Однако вскоре уперся в очень высокие сугробы, а выбравшись из них, оказался неподалеку от крыльца, на которое поднялся из последних сил.

Оказавшись внутри, я сразу заметил, что кто-то погасил свет, а ведь, когда я выходил, в коридоре было светло. Закрыв дверь, я ждал, пока глаза привыкнут к темноте, и не сразу увидел, а скорее почувствовал, будто слева что-то шевельнулось. Не успел я обернуться, как на голову мне обрушился тяжелый удар, – ноги мои подкосились, я попытался опереться на стену, но стена ускользнула от меня, и я провалился в темную бездну.

В темноте возятся мыши – я слышу, как они перебирают лапками по усыпанному песком полу, попискивают и грызут хлебные крошки. Иногда они смелеют – порой мышь даже запрыгивает ко мне на одеяло, – правда, к моему лицу они никогда не приближаются.

Князь Реджинальд предлагал поставить мышеловку или разложить тут мышиный мор, чтобы избавить меня от этой напасти. Но я отказался. Мыши – мои друзья. У меня остались лишь они и мороз. Бессонные зимние ночи все равно не приносят мне ни отдыха, ни покоя, и мыши тут ни при чем. Их возня подстегивает мои мысли, заставляет вспомнить, что жизнь на земле не ограничивается людьми и нашим человеческим злом.

Мороз же напоминает мне о смерти.

Сейчас князь Реджинальд навещает меня каждый вечер. Говорит, что печется о моем самочувствии. Но я-то вижу его насквозь – подобная забота ему не свойственна. Истинная причина его визитов – моя история. Он присаживается на стул, рассказывает, как прошел день, и спрашивает: “Вы сегодня что-нибудь написали?” Но я только качаю головой.

Вот уже неделю я ничего не писал. Голова моя не желает… Или пальцы.

Я боюсь. Боюсь того, чем продолжится мое повествование, но еще больше боюсь неведомого или, скорее, забытого. Пока я пишу, в моем воображении всплывают обрывки воспоминаний, будто мелкие осколки большой картины. Удивительно: я давно выбросил их из головы, а сейчас они против моей воли рвутся на бумагу. Я знаю, что без них история не будет правдой, но они пугают меня все сильнее и сильнее. В последние дни меня особенно поразили два воспоминания. Притаившись, будто два маленьких демона, они ждали своего часа, чтобы внезапно выскочить и совсем сбить старика с толку.

Первый демон показал свою уродливую физиономию в конюшне, когда Томас по-хамски обошелся с Бигги, заставив меня краснеть за него. Я вдруг увидел профессора совсем иным, непохожим на того Томаса, который жил в моих воспоминаниях все эти годы.

Второй демон был тем самым дьяволом, что выглянул из-за плеча Христа, когда Мария оттолкнула меня. Это произошло в ту ночь, когда я увидел в окне чье-то лицо и ринулся следом за незнакомцем, прочь от тепла девичьего тела, оставляя позади желание погасить нашу ссору.

Эти демоны пугают меня.

Князю я об этом не рассказывал, да он бы и не понял. Князь Реджинальд ничего не боится. Для него победить страх – это дело чести.

Такие философствования наверняка рассмешили бы и Томаса.

“Те, кто ничего не боится, и любить ничего не могут. Пока не перенесешь болезни, не поймешь, что такое радость. Не познав холода, не ощутишь тепла. Жизнь такой и должна быть, Петтер, иначе это не настоящая жизнь”. – Так он сказал мне однажды.

Возможно, когда я закончу повествование, князь испугается. Не за этим ли я и рассказываю?..

Ладно, утро вечера мудренее. И мыши нашептывают мне, что сон уже близок…

Сначала появились звуки. Далекие и приглушенные. Похожие на урчание в животе. Словно подземное шипение, когда лопаются пузырьки расплавленной магмы. Чистый и резкий звук, будто порожденный звездами. Далекими, одинокими и пустынными звездами. Мне хотелось плакать.

Затем возникли картины. Расплывчатые, меняющиеся и нечеткие. Бесцветные бессмысленные формы. Безголовые люди? Безногие звери? Бессмысленные и уродливые создания… В горле застрял стон. Эти видения пугали меня.

А потом появился Томас. Его голос.

– Наконец-то ты ожил, Петтер. Как раз вовремя.

Я почувствовал прикосновение влажной тряпки ко лбу, вискам, подбородку, а затем тряпка переместилась на другую щеку, стирая бессмысленные видения. Я попытался открыть глаза, но тщетно. Я повторил попытку, приложил все усилия, словно объясняя векам, что им делать – сначала одному веку, а потом – другому. Но послушалось только правое.