Дж. Лэнкфорд - Чёрная мадонна

– Ты хороший мальчик, – сказал Льюистон, введя препарат.

– Так все говорят, – ответил Джесс и, вернувшись на место, жадно выпил свой лимонад. Что неудивительно, потому что побочным эффектом была внезапная жажда. Льюистон знал, что за это ему на том свете не миновать преисподней, зато его жена и сын останутся живы. Он положил салфетку на стол и сказал:

– Скажи Антонелле, что я скоро вернусь. Мне нужно сходить по делам в город.

Джесс встал, чтобы проводить его до ворот. «Интересно, он о чем-то догадывается? – подумал Льюистон. – И поделится ли с кем-нибудь своими подозрениями? Кстати, какой симпатичный ребенок – худенький, длинноногий. Его все обожают брать на руки, да и он сам привык всех обнимать, говоря, как он их любит…»

Тем временем на дороге показалось такси. Льюистон махнул рукой, чтобы оно остановилось, прекрасно понимая, что каждый шаг, каждый вздох делают его все ближе и ближе к преступлению.

Он посмотрел на Джесса, чтобы попрощаться с ним. Солнечные лучи играли на коже мальчика, отражались в его глазах. Джесс улыбнулся, как будто Льюистон был его самым лучшим другом.

– Я не стал спрашивать тебя, куда ты едешь, потому что я знаю, – сказал он.

– И как ты это узнал? – удивился Льюистон.

– Все дороги в конечном итоге приводят к Богу, – ответил мальчик.

Льюистон отвернулся и назвал таксисту совсем другой адрес, чем намеревался сначала. Нет, не к Богу, а к дьяволу, который, согласно плану, временно обосновался на шикарной вилле в горах неподалеку от города Стреза, в шестнадцати милях к северу от этого места, и ждал, когда же этот ребенок умрет.

Мэгги почувствовала, что дом практически пуст. Ни сквозь закрытые ставни, ни сквозь замочную скважину до нее не долетало никаких приглушенных голосов. Не было слышно и шагов в коридоре. Она сбросила с себя одеяло и посмотрела на фланелевую ночную рубашку. Длинная и застегнутая под самое горло, та имела отделанный кружевом воротник и длинные рукава. Ткань рубашки была белой, с орнаментом из маленьких незабудок.

У нее было несколько ночных рубашек. Одна розовая и еще одна в голубую клеточку. Почему-то сегодня ей показалось странным, что она, взрослая женщина сорока пяти лет от роду, вдруг вздумала покупать себе такие детские ночнушки. Под рубашкой были простые хлопчатобумажные трусы, доходившие ей до талии.

Мэгги знала, что, по идее, она должна быть мертва. Двадцать раз как минимум. Еще до того, как в прошлой жизни она стала горничной у Феликса, Мэгги работала в разных больницах и лабораториях. Затем Феликс заплатил за ее обучение. Так она стала медсестрой.

Когда Мэгги открыла чемоданчик Феликса, она знала, что если выпить одни лишь барбитураты, как делают большинство самоубийц, то это ничего не даст. И она методично принялась вливать себе в рот содержимое коробочек и пузырьков, запивая их водой из кувшина, который Антонелла держала в ее комнате.

И все же она опасалась, что выпитые медикаменты не окажут нужного ей эффекта до того, как вернутся Феликс и доктор Льюистон. И тогда она решилась выпить жидкость для снятия кутикул. Гидроксид калия. Открыв рот как можно шире, запрокинула голову и открыла рот, постаравшись, чтобы содержимое пузырька попало прямо в желудок, не оставив капель на губах и языке, потому что в этом случае она вполне могла передумать. И все же ей стоило немалых усилий довести дело до конца, даже когда ей сделалось очень плохо. Она помнила лишь, что упала на пол, но кроме этого – ничего. И почему удушье не наступило, почему желудок не сгорел – этого она не могла объяснить.

Впрочем, возможно, действие каких-то медикаментов по-прежнему дает о себе знать, потому что накануне вечером и сегодня утром у нее были галлюцинации. Стены персикового цвета начинали кружиться, стоило ей посмотреть на них, и на них появлялись какие-то насмешливые лица. Как, например, этим утром. Или похотливые, как накануне вечером. Высунув языки, они издавали какие-то неприличные звуки. Они были везде – на стенах, на полу, на потолке. Они пытались рассмотреть те части ее тела, которые никому не дозволено видеть, кроме любимого человека. Правда, возлюбленного у нее нет. Наверное, уже в десятый раз ее взгляд упал на изогнутые ножки овального зеркала, купленного Феликсом лет этак десять назад.

Мэгги сделала глубокий вдох и сказала:

– Раз, два, три, – и приготовилась встать, снять ночную рубашку и рассмотреть свое тело.

Синяки по-прежнему давали о себе знать ноющей болью. Вдоль руки шершавым шрамом пролегла длинная царапина. Это была ее как минимум десятая попытка, и все же Мэгги так и не смогла встать с кровати. Ей было тяжело дышать. Казалось, стоит ей принять вертикальное положение, как она снова упадет и потеряет сознание. Мэгги громко втянула в себя воздух. Это был скорее не вдох, а серия надрывных хрипов. Слава богу, что ее никто не слышит, подумала она.

Ручное зеркало лежало на комоде. Если, не обращая внимания на мерзкие лица, подползти к краю кровати, то можно до него дотянуться. Она откроет ящик на ночном столике и вытащит оттуда фонарик. Тогда можно будет юркнуть под белые вышитые одеяла, снять трусы, сказать «раз, два, три» и, посветив фонариком, посмотреть, почему между ног так сильно болит. Возможно, тогда она вспомнит, почему ей так хочется умереть. Если, конечно, ей хватит дыхания.

Интересно, подумала Мэгги, Бог предвидел изнасилования, когда сделал среднего мужчину крупнее и сильнее средней женщины, а заодно дав ему весь этот тестостерон? Если изнасилование в порядке вещей, тогда почему не все мужчины это делают? А ведь могли бы. И почему некоторых женщин эта участь не касается – в отличие от нее?

Мэгги решила, что ей нужен хороший теолог. Он объяснил бы ей, какой тяжкий грех она на себя взяла, пытаясь уподобиться Деве Марии, пытаясь привлечь в себя Дух Святой, пытаясь стать второй Мадонной. Есть ли смысл теперь удивляться, что Господь покарал ее и кара соразмерна преступлению? Весь день Мэгги представляла себе, как вновь попытается наложить на себя руки. Ведь душа ее все равно уже проклята. Из опыта работы в больнице она знала, что все жертвы изнасилования поначалу хотят умереть. Если женщина не в состоянии быть хозяйкой собственному телу, то какой смысл жить? Ведь она как будто не существует. Так почему бы не узаконить это? Разница между теми женщинами и ею заключается лишь в том, что тем женщинам не хватало мужества свести счеты с жизнью. Ей же его хватит.

Мэгги в который раз представила себе, как ждет наступления темноты. Тогда она прошмыгнет в портичиолло с записью «Чио-Чио-сан» и, сев в лодку Джесса, направит ее на север, в сторону Голы. Нет, лучше взять гребную шлюпку соседа. Мэгги не сомневалась, что доберется до глубокой части озера, как можно дальше от берега, чтобы потом уже никогда не достичь его вплавь. И когда она будет сидеть в лодке, то негромко включит запись, потому что звук путешествует по воде далеко, особенно ночью; ей же не хотелось разбудить все окрестности. Она будет сидеть, и слушать, как Леонтина Прайс поет последние слова Чио-Чио-сан: «Tu? Tu? Tu? Tu? Tu?»