Элизабет Джордж - Всего одно злое дело

– Прекрасны, как всегда, мagistrato [57], – произнес Сальваторе. – Как называется вот эта?

И он указал на цветок, на лепестках которого, цвета фуксии, были мазки желтого цвета, которые освещали цветок изнутри, как вечерние лучи солнца иногда освещают темнеющую опушку леса.

Фануччи мельком взглянул на орхидею. Пепел его сигареты упал на манишку, на которой уже видны были пятна от оливкового масла и томатного сока. Впрочем, это не сильно волновало самого Фануччи, который, конечно, не собирался сам стирать свою рубашку.

– Это ерунда. Всего один цветок за сезон. Просто мусор, – сказал он. – Ты ничего не понимаешь в цветах, Торо . Я все надеюсь, что ты научишься, но ты безнадежен.

Он поставил распылитель и затянулся сигаретой. Раздался кашель. Это был глубокий и влажный кашель, сопровождавшийся хрипами в легких. Курение для него было все равно что попытка самоубийства, но он упорно отказывался бросить. Было множество офицеров и среди polizia di stato [58]и carabinieri [59], которые сильно надеялись, что его попытка все-таки удастся.

– Как мамочка? – спросил Фануччи.

– Как всегда.

– Она святая женщина.

– Именно в этом она пытается меня убедить.

Сальваторе прошел до конца торфяной полки, восхищаясь цветами.

Воздух в оранжерее пах торфяником. Сальваторе подумал, что было бы здорово почувствовать его в руке – жирный, глинистый и крошащийся под пальцами. В этой почве чувствовалась первобытная честность, и это ему нравилось. Она была тем, чем была, и делала то, что делала.

Фануччи закончил свой ежевечерний обход и вышел из оранжереи. Сальваторе пошел за ним. За столом il Pubblico Ministero налил два стаканчика граппы. Сальваторе предпочел бы «Сан Пеллегрино» [60], но он не обманул ожиданий и вежливо принял граппу. Однако отказался от предложенного biscotti . Он похлопал себя по животу и издал звук, который должен был объяснить, что творится там после прекрасной еды, приготовленной его матерью. Хотя в действительности он беспокоился о своем весе.

Сальваторе ждал, когда il Pubblico Ministero объяснит ему причину вызова. Он знал, что не нужно предлагать Фануччи пропустить всю светскую часть беседы и сразу, не теряя времени, перейти к главному. Фануччи проведет эту встречу так, как считает нужным и как задумал. Не имело смысла торопить его. Он как скала. Поэтому Сальваторе задал ритуальные вопросы о его жене, детях и внуках. Они поговорили о сырой весне и, возможно, о длинном и жарком лете. Обсудили глупый спор между vigili urbani [61]и polizia postale [62]. Решили, как контролировать толпу во время предстоящей битвы оркестров на Пьяцца Гранде в Лукке.

Наконец, когда Сальваторе уже смирился с тем, что не уедет от il Pubblico Ministero раньше полуночи, Фануччи перешел к делу. Он взял с сиденья стоящего рядом стула свернутую газету.

– Теперь пора поговорить об этом, Торо .

Настроение Сальваторе сразу испортилось, когда он увидел в руках Фануччи завтрашний утренний выпуск «Прима воче», ведущей газеты провинции. Статья « Da Tre Giorni Scomparsa» [63]рассказывала о новости номер один. Под заголовком помещалась фотография британской девочки. Она была очень хорошенькой, что придавало статье особую важность. Ее связь с семьей Мура гарантировала, что публикации будут продолжаться.

Увидев статью, Сальваторе сразу же понял, почему его пригласили в Баргу.

Когда он докладывал il Pubblico Ministero о пропавшей девочке, то не упомянул о семье Мура. Он прекрасно понимал, что Фануччи, так же как и газета, сразу ухватится за это и начнет совать свой нос во все, что связано с расследованием. Этого Сальваторе хотелось меньше всего. Мура были старой луккской семьей, землевладельцы и торговцы шелком с незапамятных времен, чье влияние окрепло два столетия назад, еще до того, как Наполеон передал город своей несчастной сестре. То есть Мура могли легко осложнить любое расследование. Пока этого не случилось, но их молчание не должно было успокоить любого здравомыслящего человека.

– Ты ничего не сказал мне о Мура, – сказал Фануччи. Его тон был дружелюбным, с нотками легкого любопытства, но это не обмануло Сальваторе. – Почему, друг мой?

– Я не подумал, Magistrato , – ответил Сальваторе. – Ни девочка, ни ее мать не принадлежат к семье. Просто мать – любовница одного из сыновей Мура, certo [64]…

– И ты думаешь, что это значит… что это значит, Торо ? Что он хочет, чтобы ребенка не нашли? Что он нанял кого-то, чтобы ребенка украли и чтобы девочка исчезла из жизни его и ее матери?

– Совсем нет. Но до сего дня я концентрировал свои усилия на тех, кто мог бы похитить девочку. Так как Мура я не подозревал…

– А что рассказали тебе другие, Сальваторе? Ты скрываешь от меня что-то еще, так же как скрыл связь Мура с этой девочкой?

– Я уже сказал, что ничего не скрывал.

– А эти Мура звонят мне, требуют информации, новых данных, спрашивают об именах подозреваемых. А я ни сном, ни духом. Как же так, Торо ?

На это Сальваторе нечего было ответить. Его целью было держать il Pubblico Ministero как можно дальше от расследования.

Фануччи был неисправимым занудой. Знание того, когда, что и как ему сказать, было искусством, которым Сальваторе овладел еще не до конца. Он сказал:

– Mi dispiache [65], Пьеро. Я не подумал. Такой утечки, – он показал на газету, – больше не будет.

– Чтобы этого избежать, Торо , я думаю, – тут Фануччи притворился, что размышляет о том, как наказать Сальваторе, хотя наверняка уже решил это для себя и сейчас только притворялся, – что тебе надо будет представлять мне ежедневные отчеты.

– Но так часто новостей не бывает, – запротестовал Сальваторе. – Кроме того, иногда совсем нет времени на подготовку отчета.

– Ну, я надеюсь, что ты справишься. Потому что, Сальваторе, я не хочу больше узнавать новости из «Прима воче». Capisci [66] , Торо ?

Что ему оставалось делать? Да ничего.

– Capisco, Magistrato [67], – ответил он.

– Bene [68]. Сейчас мы пройдемся по этому случаю вдвоем, ты и я. И ты расскажешь мне все, каждую деталь.

– Сейчас? – переспросил Сальваторе, потому что действительно было уже поздно.

– Сейчас, друг мой. Ведь жена от тебя ушла, чем теперь тебе еще заниматься?

Она была грешницей. Она была женщиной, которая обещала себя Богу, в обмен на то, что Он ответит на ее молитву. Господь сделал это, и теперь она жила здесь почти десять лет, нося простое ситцевое платье летом и шерстяные платья грубой домашней вязки зимой. Она боролась с искушениями плоти, туго перетягивая свою грудь. Она собирала шипы роз, за которыми ухаживала, отрывая их от веток и зашивая в свое белье. Боль была постоянной, но она была необходимой. Потому что нельзя молить о грехе, быть проклятой его обретением и не заплатить за это.