Дик Фрэнсис - 2011, Азартная игра

И я решил ничего не предпринимать до тех пор, пока не удастся обсудить все с Патриком. Помимо всего прочего, я обязан уведомить его о том, что начинаю процесс ликвидации ценных бумаг Билли.

Я взглянул на часы. Уже пошел седьмой час, и контора закрыта. Придется поговорить с Патриком утром. Сейчас все равно ничего нельзя поделать, лондонские биржи и рынки уже не работают.

И я решил навестить маму.

- Привет, дорогой, - сказала она, открывая дверь. - Господи, до чего же ты худющий!

То было обычное ее приветствие, обусловленное давним патологическим страхом, что я страдаю анорексией. А началось все, когда я был костлявым пятнадцатилетним подростком, отчаянно хотевшим стать жокеем. Роста я всегда был немаленького и потому изводил себя голодом, чтоб сбросить вес. Но анорексия тут была ни при чем. Я всегда любил поесть и теперь ни в чем себе не отказывал, но, похоже, так натренировал свое тело, что оно до сих пор оставалось тощим.

Как правило, я не слишком задумывался о том, что ем, и если бы жил один, то явно недоедал бы. Но моя мамочка заботилась о том, чтоб этого не случилось. Она посылала Клаудии пакеты с едой и строгими инструкциями, настаивала, чтоб я употреблял в пищу больше белка, или больше углеводов, или больше чего-то там еще.

- Привет, мам, - ответил я, игнорируя ее замечание, и чмокнул в щеку. - Как поживаешь?

- Ни шатко ни валко, - ответила она, тоже как всегда.

Она все еще жила близ Челтенхема, но не в том большом доме, где я вырос. Его, увы, пришлось продать после скандального развода родителей, непременным условием которого стала дележка имущества и денег ровно пополам. И нынешний дом моей мамы представлял собой скромный побеленный коттедж, затерявшийся на самом краю небольшой деревни к северу от ипподрома. Две спальни, ванная комната наверху и одна большая комната внизу, объединяющая функции кухни, столовой и гостиной сразу. Оба эти уровня соединялись между собой узкой винтовой лестницей в углу, доступ на которую перекрывала у подножья небольшая дверца со щеколдой.

Коттедж идеально подходил для вынужденно одинокой жизни, но я знал, как тоскует мама по прежним временам, когда она была гостеприимной хозяйкой в большом доме - эту роль она играла на протяжении всего моего детства.

- Как поживает твой отец? - спросила она.

То был вопрос, продиктованный скорее правилами приличия, а не истинным желанием получить информацию. Наверное, она думала, что мне понравится такой подход.

- О, с ним все в порядке, - ответил я, тоже выполняя свой долг. По крайней мере, я думал, что в порядке. Я не говорил с ним недели две, если не больше. Нам с отцом особенно не было о чем говорить.

- Вот и хорошо, - заметила она, но я знал: говорит она это лишь для проформы. И был почти уверен, что мама сказала бы «хорошо», даже если б я сообщил ей, что отец находится на смертном ложе. Но она хоть спросила, поинтересовалась, чего он никогда не делал.

- Купила тебе филе на обед, сделаю стейк, - сказала она, вернув разговор в привычное русло. - И еще приготовила профитроли для пудинга.

- Замечательно, - сказал я. И был вполне искренен. Всякий раз, собираясь навестить маму, я обычно не ел весь день, зная, что вечером меня накормят вкусной и высококалорийной едой, а к этому времени я уже изрядно проголодался.

Я пошел в гостевую спальню, где снял костюм и переоделся в джинсы и свитер. Достал из кармана мобильник и бросил его на кровать. Все равно здесь он бесполезен, близость к Клив-Хилл сказывается на связи и сигнал почти не проходит. По крайней мере, хоть отдохну от назойливых звонков.

Спустился вниз и увидел, что мама стоит у плиты, и из кастрюль и сковородок валит пар.

- Можешь налить себе стаканчик вина, - бросила она через плечо. - Я уже выпила один.

Я подошел к старинному буфету, который некогда стоял у нас в столовой большого дома, и налил себе бокал «Мерло» из раскупоренной бутылки.

- Как Клаудия? - спросила мама.

- Спасибо, хорошо, - ответил я. - Передает тебе привет.

- Чего не приехала с тобой?

«Да, - подумал я, - она должна была бы приехать. Было время, когда мы с ней не могли прожить друг без друга и одной ночи, но теперь страсть, похоже, поутихла. Возможно, так всегда происходит после шести лет совместного проживания».

- Уже давно пора сделать ее честной женщиной, - заметила мама. - Тебе давно пора жениться и завести детишек.

Неужели?..

Вопреки тому, что произошло с моими родителями, я всегда верил, что когда-нибудь непременно женюсь и обзаведусь семьей. Несколько лет назад я обсуждал эту перспективу с Клаудией, но та отвергла ее на корню, сказав, что брак - это для людей скучных, что от детей одни неприятности, что замужество не для художников, подобных ей, которые раздвигают границы существования и воображения. «Интересно, - подумал я, - придерживается ли она до сих пор того же мнения? Никаких намеков на желание надеть на палец кольцо, никакого воркования над младенцами других. Но если б даже все это было, стоит ли мне жениться на ней?»

- Однако ты и папа подали не слишком удачный пример в этом смысле, - бездумно ляпнул я.

- Ерунда, - она обернулась, посмотрела мне прямо в глаза. - Мы прожили вместе тридцать лет, подарили тебе жизнь. Я бы назвала это вполне удачным браком.

- Но вы же развелись… - удивленно протянул я. - И цапались все время, жили как кошка с собакой.

- Может, и так, - ответила она, вернувшись к кастрюлям. - Но брак все равно был удачный. И я ничуть о нем не жалею. - Я был поражен. Должно быть, смягчилась под влиянием возраста. - Нет, - продолжила она. - Не жалею ни секунды. Иначе бы тебя не было на свете.

Что я мог сказать на это? Ничего. Я и не сказал.

Она снова обернулась ко мне.

- И теперь мне очень хочется внуков.

«Ага, вон оно что, - подумал я. - Это причина».

К тому же я был единственным ребенком.

- Тогда вам следовало завести побольше детей, - со смехом заметил я. - Нет смысла складывать все яйца в одну корзину.

Мама стояла совершенно неподвижно, и только тут я заметил, что она вот-вот заплачет.

Я поставил бокал на кухонный стол, шагнул к ней, крепко обнял за плечи.

- Прости, - пробормотал я. - Мне не следовало этого говорить.

- Ничего, - ответила она. Потянулась за салфеткой, промокнула глаза. - Никогда не знаешь…

- Не знаешь что?

- Ничего. Забудем об этом.

Нет, не «ничего», раз по прошествии стольких лет она оплакивает это.

- Будет тебе, мам, - сказал я. - Что-то тебя беспокоит, я же вижу. Валяй, выкладывай.

Она вздохнула.

- Мы хотели больше детей. Много детей. Ты был первенцем, и мы ждали тебя очень долго, были женаты уже восемь лет, когда ты появился на свет. Я так обрадовалась, что у меня мальчик. - Она улыбнулась, погладила меня по щеке. - Но потом выяснилось: что-то внутри у меня не так и больше детей не будет.