А. Казински - Убийство русалки

И тут ее осенило. Как будто ее сердце сжала чья-то крепкая рука. Что случилось что-то ужасное. Страшное преступление, во время которого Анну тащили по полу хлева.

Что Анна мертва. Что мама Мари мертва.

Что единственная надежда Молли испарилась, как дым.

Чего-то не хватало.

Это было первое, о чем подумала Анна, когда проснулась. Потом она ощутила пульсирующую боль в голове. Кровь давила изнутри на глаза и горло.

Она думала, что лежит, но когда она открыла глаза, все перевернулось. Оказалось, что она висит вниз головой, раскачиваясь из стороны в сторону, как язык церковного колокола. Руки у нее были связаны за спиной, крепко, так что плечи почти вывихнуты. Все тело изнывало от боли, его так и разрывало на части. Анна попробовала позвать на помощь, но звук утонул в куске ткани, который кто-то засунул ей в рот и обвязал вокруг шеи. Она попробовала еще раз, так громко, как только могла.

Комната длинная. Потолки высокие. Под потолком привязана веревка – та, на которой она висит вниз головой. Кругом стоят бочки и мешки. Перед ней открытые ворота, большая дверь, через которую видно темно-синее небо и свет звезд. Она ощущала запах моря, поблескивающего в лунном свете, и видела большой корабль с поднятыми парусами.

Она замерзала, несмотря на теплую погоду конца лета.

Кто-то поднимался по лестнице.

Силуэт в ночном свете над водой.

Это была женщина, которая приходила к Анне. Она так красива, так изящна, в руке у нее фарфоровое блюдо с изящным голубым узором. На блюде два узких ножа, вроде тех, которыми пользуются мясники, разрезая большие ломти на куски поменьше. Эти ножи не подходили этой женщине, ее легкому летнему платью, нежному взгляду. Она села перед Анной и посмотрела ей прямо в глаза.

– Вам будет чудесно. Вы будете первой. Так и говорит Шнайдер, мы сами должны формировать мир, – шепнула женщина, лаская рукой грудь Анны.

Анна попыталась понять. Она знать не знала этого Шнайдера, она просто хотела попросить сохранить ей жизнь ради ее дочери. Но она могла издавать только отчаянные звуки, тонущие в ткани во рту. Женщина сделала глубокий вдох, выбрала нож и встала. Анна попыталась вырваться, но это оказалось невозможным. Она почувствовала, как болезненно застонала ее кожа и как кричала изнутри плоть. Женщина еще глубже вонзила нож в тело Анны, прямо возле груди. Она попыталась посмотреть вниз, то есть вверх, на свое тело, но кровь залила ее лицо.

– Сострадание бесполезно, – заявила женщина. Кажется, она медлила, обескураженная видом бледной плоти Анны, может быть, ее получится переубедить и дать ей понять, что ее идея ужасна?

– Сострадание бесполезно, это унижение человека, – говорит она.

Анна закричала, закричала в свой кляп, она кричала и плакала, а женщина вонзила в нее нож еще раз. Анна посмотрела на пол. Он был похож на зеркало, на круглое зеркало. Она увидела свое лицо, почти отделившееся от тела, посреди этого зеркала, как будто она стала призраком. Когда капля упала на зеркало, по его глади пошли круги. Это было не зеркало, это была круглая лужа крови.

За окнами что-то происходило. Что-то интереснее, чем авторское чтение произведений Ханса Кристиана Андерсена. Некоторые из благородных господ устремили взгляды на улицу.

Ханс Кристиан откашлялся и продолжил читать.

– Пятница, седьмое марта. Я проснулся в полночь и лежал до самого утра, не в силах уснуть…

– У нас обратная проблема, мы не можем проснуться, Андерсен, – крикнули с заднего ряда.

Взрыв смеха прокатился по большому залу, в котором сидело примерно пятьдесят с чем-то человек.

Из всех присутствующих только Эдвард Коллин [9] Эдвард Коллин – действительно существовавший друг, меценат и литературный критик Ханса Кристиана Андерсена. был моложе Ханса Кристиана, которому было двадцать девять с половиной лет. Остальные мужчины в зале богатые зажиточные господа: доктора, профессора и коммерсанты. Многие из них помогали Андерсену деньгами, когда он приехал в город чуть больше пятнадцати лет назад. Особенно Коллины – милый Эдвард и его влиятельный отец взяли его к себе в дом, как бродячее животное, как сбежавшего кота или собаку, у которой умер хозяин. В этом и заключалась проблема. Когда они приютили его, ему было четырнадцать лет, жизнь била в нем ключом, жива была надежда. А теперь силы кончились, надежда покинула его, и их терпение начало иссякать. Это было заметно. Его большая драматическая работа об Агнете и морском короле [10] «Агнета и морской король» – ранняя драматическая поэма Х. К. Андерсена, представляющая собой переложение скандинавской легенды о браке между земной женщиной и водяным. потерпела фиаско, его травили критики, а Монрад, самый злой из его рецензентов с самым громким голосом, назвал его произведение «неудачным поиском глубины». Возвращаясь домой из Италии, Ханс Кристиан поклялся оставить мечты о писательстве, которое неизбежно привело бы к бесконечной неприкаянности.

Ханс Кристиан заметил, что по лбу у него течет пот. Он продолжил читать, не мог же он взять и замолчать?..

– Мы пошли к развалинам виллы Тиберия, – читал он и поднимал вверх руку, показывая, как величественно руины простирались в итальянское небо. Это не очень помогло. По меньшей мере половина публики переместилась к окнам салона и смотрела на улицу, поглощенная тем, что там происходило, даже если это всего лишь стук лошадиных подков по булыжной мостовой. Но он не смог составить конкуренцию даже этому банальному явлению городской жизни.

Ханс Кристиан посмотрел в текст своих путевых заметок об Италии. Ему не хотелось больше их читать, но нужно было закончить. Его ждал небольшой гонорар, а ему нужны были деньги, чтобы заплатить за жилье. То есть они называют это гонораром, чтобы он не терял лицо, но на самом деле это своего рода завуалированная милостыня. Это знал и он, и все остальные. Он встретился глазами с Эдвардом – за раздражением во взгляде скрывается жалость. «Эдвард мне как брат», – обычно говорил Андерсен, чтобы всех успокоить. Но он значил для него что-то большее, более важное и значительное.

После возвращения из Италии – и критики, ударившей как удар плетью ниже спины, – Эдвард предложил Хансу Кристиану начать писать для детей. «Они же любят всякие истории», – сказал Эдвард. Его друг, конечно, желал ему только добра, но Ханс Кристиан услышал кое-что другое. Он услышал истину, которая спряталась, как острая игла, за дружеским советом. Когда поэт недостаточно хорош, чтобы писать для взрослых, ему остается только сочинять для детей. Но Ханс Кристиан вообще не любил детей. Ему не нравилась их неприкрытая злость, дикость их природы и пальцы, вечно засунутые во всевозможные отверстия. Еще в детстве он невзлюбил детей, да и в школе предпочитал ходить за руку с учителем. Нет, это решено. Он никогда не будет писать ничего подобного. Лучше уж поехать домой в Оденсе, лучше бросить это все, лучше исчезнуть. Его собственный отец пошел тем же путем. Он мечтал о чем-то другом, он был умен, слишком умен для сапожника, но всегда был только им.