Зигмунт Милошевский - Переплетения

– Что-нибудь пропало в костеле?

– Ничегошеньки.

– Вахтер?

– Перестань, а то я подавлюсь. Шестидесятивосьмилетний старик, засыпающий перед телевизором на вахте. Я мог бы туда зайти ночью в компании десяти человек, расстрелять всех присутствующих из автомата, a он все равно поклялся бы, что было тихо, спокойно, и никого. Следов взлома нет, но, вероятно, двери были открыты.

Шацкий поднял руки в нетерпеливом жесте и ударил ими по столу.

– Ну, замечательно, – проворчал он.

– А в чем дело? – спросил Кузнецов, повышая голос.

– А в том, что, как обычно, вы ни черта не установили.

– А что, по-твоему, я должен был сделать? Повернуть время вспять, приказать им принять на работу более наблюдательного вахтера и установить видеокамеру наблюдения?

Шацкий спрятал лицо в ладонях.

– Прости, Олег, у меня был скверный день. Голова трещит от этого терапевта. Не знаю, вдруг я заразился чем-нибудь. К тому же я забыл, зачем сюда пришел.

– Хотел со мной встретиться, я же тебе нравлюсь, – Кузнецов погладил белые волосы прокурора.

– Отцепись.

– У-у-у, невоспитанный прокурорчик.

Шацкий рассмеялся.

– Последнее время мне все так говорят. Я хотел посмотреть вещи Теляка, прежде всего бумажник, и попросить, чтобы сняли отпечатки с пузырька успокоительного и поговорили с людьми из «Польграфэкса». Враги, конфликты, неудачные инвестиции, отношения на работе. Нужно показать им снимки Рудского и этой фантастической троицы. Рудский там бывал, его должны узнать, но если бы узнали еще кого-нибудь, это уже было бы кое-что. А я покажу их Телякавой и ее сыну. Вдруг выяснится, что они не были чужими.

Кузнецов скривился.

– Я тоже сомневаюсь, – Шацкий повторил его гримасу и выпил остатки томатного сока. Только сейчас он вспомнил, что любит его пить с солью и перцем.

Он всего раз видел лицо Хенрита Теляка и старался смотреть на него как можно меньше, но мог сказать, что дочь была на него очень похожа. Те же густые брови, почти сросшиеся на переносице, тот же широкий нос. Ни то ни другое женщину никогда не красило, поэтому девушка, глядевшая со снимка, показалась ему простушкой. К тому же из провинции, чему, без сомнения, была обязана топорным чертам отца. Зато сын Теляка выглядел как приемный. Шацкий не смог бы назвать черты, роднящие этого красавчика с отцом и сестрой. Не особо похож и на мать, которая не производила впечатления существа эфирного и прозрачного, а это, судя по фотографии, были главные черты ее сына. Удивительно, как не похожи бывают дети на своих родителей.

Юноша и девушка не улыбались, хотя это были не снимки для паспорта, а вырезки из семейной фотографии на море. Вдали виднелись волны. Фотография была перерезана надвое, и ту часть, которая представляла Касю, окружала черная шелковая полоска. Шацкий задумался, зачем Теляк разрезал фотографию. Наверное, боялся, что траурная лента будет означать, что двое его детей умерли.

Кроме фото, в бумажнике нашелся паспорт и права, из которых следовало, что Хенрик Теляк родился в мае 1959 года в Цеханове и что умел ездить на мотоцикле. Несколько кредитных карт, две с надписью business, наверняка на счета фирмы. Рецепт на дуомокс – антибиотик от ангины, если Шацкий не ошибался. Штраф за превышение скорости – двести злотых. Почтовая марка с изображением Адама Малыша [41] Адам Малыш — польский прыгун на лыжах с трамплина, четырехкратный чемпион мира. : Шацкий удивился, что ее вообще выпустили. Абонемент на прокат видеокассет Beverly Hills Video на Повисле. Карта Польского Банка для процентов по депозиту. Карта сети кофеен Coffee Heaven, почти полностью заполненная. Еще один визит, и следующую порцию кофе Теляк получил бы бесплатно. Несколько выцветших и смазанных чеков. Шацкий обращался с ними так же: покупая что-либо, брал чек, чтобы сохранить гарантию; вежливая продавщица советовала ему сделать ксерокс, иначе чек выцветет, он клал его в бумажник и забывал. Два купона лотереи и два собственноручно заполненных бланка. Видимо, Теляк верил в магию цифр и не играл наугад. У него были свои счастливые номера. На каждом купоне и бланке виднелся набор одних и тех же чисел: 7, 8, 9, 17, 19, 22. Шацкий записал их, а после минутного раздумья списал и номера билетов, предназначенных для субботнего голосования. Никто ведь их не проверял в понедельник. Кто знает, может, Теляк сорвал шестерку! Шацкому стало стыдно при мысли, что он мог бы оставить купоны себе, вместо того чтобы отдать вдове. Неужели смог бы? Конечно же, нет. Или все-таки… Круглый миллион или больше, до конца жизни можно было бы не работать. Он часто задумывался, правда ли, что каждый имеет свою цену. За сколько, например, он согласился бы прекратить следствие? За сто, двести тысяч? Любопытно, при какой сумме он задумался бы, вместо того чтобы сказать «нет»?

Хенрик Теляк не набрал даже тройку. Шацкий откопал в секретариате прокуратуры вчерашнюю газету и проверил номера. Три двойки, а из «счастливых» чисел вышло только 22. Он взял также «Речь Посполитую» и прочитал текст Гжельки об убийстве, утвердясь во мнении, что эта газета способна из любого дела сделать сенсацию масштаба, сравнимого разве что с появлением на рынке новой марки маргарина. Скука, скука, скука. Однако он продолжал испытывать неловкость при мысли о том, как вчера обошелся с журналисткой. Вспоминал и ее улыбку, сопровождавшую слова: «Вы очень невежливый прокурор». Может, девушка и не в его вкусе, но эта улыбка… Позвонить? Почему бы нет? В конце концов, живем только раз, и через двадцать лет молодым журналисткам не придет в голову приглашать его на кофе. Вот уже десять лет он хранит собачью верность жене и как-то не ощущает особой гордости по этому поводу. Наоборот, ему все время кажется, что жизнь уплывает, а он отказывается от самой привлекательной ее стороны.

Он вынул из стола визитку Гжельки, повертел ее в пальцах, принял решение и положил руку на телефонную трубку. И вдруг телефон зазвонил.

– День добрый, Иренеуш Навроцкий с той стороны.

– День добрый, пан комиссар, – ответил Шацкий, не без облегчения отложив визитку в сторону.

Навроцкий был полицейским из КСП [42] КСП — контрольная служба полиции. , вероятно, самым большим оригиналом из всех столичных «мусоров». Шацкий ценил его, но не любил. Они дважды работали вместе, и каждый раз попытка вытянуть из Навроцкого информацию, что он сделал и что собирается делать, сама по себе напоминала следствие. Навроцкий ходил своими тропками, и ни одна из них не проходила рядом с прокуратурой. Мало кому это мешало так, как Шацкому, желавшему полностью контролировать все этапы расследования. Однако оба их следствия закончились успешно, и прокурору пришлось признать, что благодаря материалу, собранному полицейским, ему удалось написать исключительно сильный обвинительный акт.