Array Сборник - Джентльмены против игроков

Погода была необычайно мягкой и спокойной, но ближе к утру внезапно похолодало. После двух или трех часов обильного снегопада стало ясно и морозно. А когда в семь тридцать пять, по укороченному декабрьскому расписанию, взошло солнце, оно увидело мир, одетый в белое, хотя когда накануне уходило на покой в свою спальню на западе, оставило его пестро-желтым, приправленным зеленью. Повиснув над горизонтом бледным медным диском, оно изумленно щурилось сквозь рваное покрывало последних штормовых туч.

Вслед за солнцем и остальные оказались застигнутыми врасплох. Первый снегопад – и такой густой, обильный. Иные зимы в наших краях обходились и вовсе без снега, и хотя в другие его было в избытке, он почти никогда не выпадал до Рождества. Этот же появился, словно небесная кара, застал округу неподготовленной и с самого начала создал великое неудобство. В то утро почти у всех промывочных гидрантов случилась жесткая простуда. После лечебных обливаний горячей водой их чугунные носы некоторое время воспаленно капали, но затем у них появлялись очередные симптомы обледенения.

Повара на несколько часов позже взялись за приготовление завтрака, а когда все-таки приступили к делу, то застонали от отчаяния, обнаружив, что бойлеры и кухонные краны замерзли и совершенно не реагируют на оказанную им первую помощь. Было уже почти восемь утра, когда до некоторых домов все-таки добрался молочник со своим фургончиком на деревянных полозьях вместо колес и связками ржавых колокольчиков на шеях лошадей, исходящих паром. Из шкафов доставали прошлогодние резиновые сапоги, а с чердаков – всевозможные старые санки.

Чернокожий старик, который весной занимался побелкой, летом собирал ежевику, а осенью торговал вразнос ковриками, сотканными из кукурузных листьев и коры гикори, обошел своих постоянных покровителей с лопатой на плече и обмотками из джутовой мешковины на дряхлых ногах, чтобы прокопать за вознаграждение пешеходные дорожки. Там, где ветер наметал снег в небольшие сугробы, старик оставлял за собой такие следы, что можно было подумать, будто тут разгуливал слоненок.

В заднем дворе недовольно раскудахтался Сэр Забияка, когда его голые лапы погрузились в пушистую массу. Куры его гарема – ряд притихших и нахохлившихся фигурок на насестах – все крепче сжимали жердочки продрогшими лапами и смотрели сквозь дверь курятника на изменившийся и незнакомый мир. Если бы не их открытые глаза, могло бы показаться, что курицы совсем окоченели.

Маленькие мальчики, охотничьи псы, водопроводчики и немногочисленные владельцы саней ликовали. Домохозяйки и кошки, а с ними вечно мерзнущие старые леди и джентльмены были крайне несчастны. И не стеснялись это показывать.

Объявилось множество бродяг. Столь внезапное похолодание и снегопад согнали их с насиженных мест возле железнодорожных путей и заставили горожан осознать, как же много бредущих на юг солдат неудачи укрывал город между Днем Благодарения и Новым годом. Судья Прист их числа не знал – а узнав, вероятно, не слишком обеспокоился бы, – но с правой стороны главных ворот его дома, чуть ниже деревянного почтового ящика, был нацарапан заветный символ, который для посвященных в это всемирное братство обездоленных означал, что тут их ждет бесплатная и обильная трапеза. Причем взамен не потребуют колоть дрова и таскать тяжелые ведра с углем.

Посему от рассветного часа и почти до полудня череда оборванных и дрожащих путников проходила по его дорожке к двери черного хода. С красными от мороза носами и синими от холода руками они появлялись на пороге, чтобы попросить еды. Судья не мог отправить ни одного незнакомца от своих дверей голодным, это было неотъемлемой составляющей его веры в идею гостеприимства.

– Судья! – Тетушка Дилси Тернер ввалилась в старую гостиную, где хозяин сидел, прижав ноги к каминной решетке и поджаривая свои домашние туфли. – Судья, там-то еще один из этого белого отребья притопал за харчами. Поди уж сорок первый за час-то. Как вы полагаете, чего мне с ним лучше сделать?

– Что ж, тетушка Дилси, – ответил старик, – коль только еды он просит, то, верю, в данных обстоятельствах я мог бы дать ему немного.

– И чего ж ему дать-то? – поинтересовалась та.

– А разве от завтрака ничего не осталось? – отважился мягко, почти робко спросить он.

– Завтрух? – с презрением к мужскому невежеству запыхтела тетушка. – Завтрух? Сколько, по-вашему, здесь продержится одна крохотная миска завтруха? Себе-то я много не беру – заливаю в живот чашку горячего кофе, и будет. Но вы вдруг заделались великим едоком, а этот ваш черномазый Джефф… Ха! Да он еды просит, будто опустел до самых пяток. Назвали бы его по-честному, было б у него имя Голодуха! И разве ж я не говорила, что за утро тут почитай целый вагон народа, объедавшего нас, побывал? Нетушки, сэр, ни крошки не осталось от завтруха. Все тарелки вылизали дочиста!

– Ну же, тетушка Дилси, сделай мне одолжение, я был бы очень признателен, если бы ты что-нибудь приготовила бедолаге.

– Бедолаге? Он говорит «бедолаге»! Судья, вона, на кухне моей старый босяк – не меньше вашего здоровущий и толстый. Но вы же у нас за главного-то. Велите накормить – накормлю. Но токма не пеняйте мне, когда всем домом по миру пойдем.

И темнокожая гарпия умчалась, оставив судью усмехаться про себя. Тетушка Дилси громко лаяла, но не больно кусала, по крайней мере, письменных упоминаний о том, что она покусала хоть кого-нибудь, не было. Тем не менее, дабы убедиться, что ни один проситель не уйдет голодным, судья отложил на более поздний час начало своих обычных дневных дел. В гостиной ему было уютно и тепло. Да и заседания суда прервались на праздники. Уже почти пробило десять, когда Джефф Пойнтдекстер помог судье втиснулся в старенькое пальто с пелериной и надеть на ботинки огромные галоши с красной подкладкой. Судья наконец отправился в город.

Едва он прошел половину квартала, как вылетевший из-за ограды снежок сбил с его головы старую помятую черную шляпу. С удивительной для своих лет и комплекции ловкостью судья помчался за стрелком. Одной рукой он схватил упирающегося мальчугана, а другой принялся умывать его лицо рыхлым снегом, пока пленник не запросил пощады. Тогда судья дал ему десять центов в утешение за суровость наказания и отправился своей дорогой. Кровь у него приятно бурлила, а кончик порозовевшего носа сделался рубиновым.

Судья держал путь к аптеке Соула – месту его встречи с приятелями и в хорошую, и в плохую погоду – и почти уже туда добрался, когда услышал о неприятностях. Первым о них сообщил Дейв Баум. Увидев, как мимо его галантерейной лавки проходит судья, Дейв с непокрытой головой вылетел наружу.