Куинн Фосетт - Новые приключения Майкрофта Холмса

Ее ученые рассуждения заставили меня улыбнуться.

– Да, – согласился я. – Вероятно, он и сам останется доволен представлением.

Она лукаво взглянула на меня:

– Пьеса еще не окончена.

– Ах да… м-м… «Зрелище – ловушка»? – процитировал я «Гамлета» [38].

– По крайней мере, сегодня уж точно, – многозначительно ответила она.

В первой сцене четвертого акта Ведьмы вызывали для Холмса-Макбета Видения потомков Банко, которым было суждено править после него:

– «Гнусные старухи! К чему мне видеть их?» – Неожиданно его голос дрогнул, и я подумал, что либо это намеренное ухищрение, либо Холмс начал уставать. Мне хотелось верить в первое, но более вероятным казалось второе.

К третьей сцене пятого акта я понял, что Холмс хрипнет. Очевидно, некоторые актеры тоже заметили, что он не в лучшей форме: они заставили его выдвинуться на авансцену и повернуться лицом к зрительному залу, чтобы уставший голос был слышен как можно лучше.

– «Впредь не докладывать. Пусть все бегут. Пока Бирнамский лес не вышел в бой на Дунсинан, я тверд». – Макбет скрывает свою тревогу под маской высокомерия. – «Мне духи, которым все раскрыто, возвестили: „Будь смел, Макбет. Тебя не одолеет рожденный женщиной“».

Холмс сделал величественный, широкий жест, подсмотренный им у Саттона, но придал ему больше плавности и сопроводил его более ироничным поклоном. Я был рад, что пьеса почти окончена, так как видел, что Холмс предельно измотан.

– «Бесчисленные „завтра“, „завтра“, „завтра“ крадутся мелким шагом, день за днем…» – Голос его звучал как похоронный колокол.

– Он очень, очень неплохо держится, – прошептала мисс Хелспай. – Даже несмотря на выходки леди Макбет.

Зритель, сидевший позади, опять зашикал на нее. Ее одобрительные восклицания раздражали его с самого начала пьесы.

– «…Безумцам освещали путь к пыльной смерти…»

Поскольку я довольно хорошо знал Холмса, то сразу различил в этих словах глубоко личную интонацию, в то время как остальные зрители воспринимали их как прощание с надеждой. Я тоже, вспоминая о смерти Якоба Браатена, ощущал болезненные уколы совести, но до настоящего момента мне удавалось не думать об этом, погрузившись в пьесу.

– «…Фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает…»

Горькие эти слова потрясли меня: я понял, что Холмс прощается со сценой, на которую ему больше никогда и нигде не выйти.

– «…Где много и шума и страстей, но смысла нет» [39].

Припомнив, что грядет битва, я понадеялся, что Саттон часто повторял эту сцену и Холмс сумел перенять его движения. Я подозревал, что эта часть пьесы окажется наиболее сложной для моего патрона. Несмотря на бурные события, происходившие на сцене, а также на двойное напряжение, которое я испытывал (оттого, что был захвачен трагедией, и оттого, что знал, кто исполняет в ней заглавную роль), меня одолевала усталость. Мне не грозила опасность задремать, но я неловко развалился в кресле, ощутив боли, которых прежде не замечал. Я спрашивал себя, наслаждается ли мисс Хелспай представлением, или треволнения сегодняшнего дня лишили ее этого удовольствия.

Началась последняя битва. Волею Барда Макдуф одержал верх. Пьеса окончилась, занавес опустился, затем публика, как водится, стала вызывать актеров на поклон. Я аплодировал вместе с остальными, чувствуя облегчение оттого, что тяжкое испытание, выпавшее на долю Холмса, подходит к концу.

– Надо пойти за кулисы, – сказала мисс Хелспай, дернув меня за рукав, – и поздравить его со столь удачным исполнением.

– Может быть, – ответил я, не зная, будет ли Холмс рад нам.

– Во всяком случае, мы должны попытаться, – заявила она и стала пробираться к центральному проходу. – Если он не захочет нас видеть, то не пустит. Служитель узнает.

Я не сумел сказать ей «нет», да, говоря по правде, и не хотел. Мне оставалось только покорно следовать за ней. Мы вышли из театра, обогнули здание и вновь зашли со служебного входа. Я встал у двери, а мисс Хелспай подошла к служителю со словами:

– Мы к мистеру Саттону. Возможно, он внес в список наши имена – мистер Гатри и мисс Хелспай?

Служитель и не подумал свериться со списком.

– Вы в нем не значитесь, – объявил он и отвернулся.

– О, думаю, вы ошибаетесь, – возразила мисс Хелспай, приблизившись к конторке, за которой сидел служитель, и уперев палец в замусоленный список. – Вот. Видите? Хелспай и Гатри. А также Тьерс.

Служитель засопел и уставился в список, словно впервые видел его.

– А, – промолвил он таким скучным голосом, что мне захотелось тут же отчитать его. – Можете войти. Подниметесь по винтовой лестнице. Вторая дверь справа от сцены.

– Благодарю вас, – сухо проговорил я, и мы шагнули в тусклый, битком набитый разными полезными вещами мир закулисья.

Под винтовой лестницей, о которой упоминал служитель, лежали груды канатов и противовесов, с помощью которых меняли декорации и поднимали и опускали занавес, а также какие-то особые лампы. Они источали запах газа, впрочем, не настолько сильный, чтобы вызывать опасения. Мы миновали группу монтировщиков – грубых парней в робах – и нескольких статистов в старинных доспехах, с накладными бородами и подошли к чугунной лестнице, которая вела к гримеркам. Как только я поставил ногу на первую ступеньку, сооружение издало немелодичный лязг.

– Осторожней, Гатри, – произнесла мисс Хелспай, следуя за мной наверх. – Смотрите, не спускается ли кто навстречу нам.

– Хорошо, – ответил я.

Мы без происшествий добрались до узкого металлического балкона, который вел в коридор. На двери второй гримерки была прибита табличка: «Эдмунд Саттон». Я постучался:

– Это Гатри, сэр, и мисс Хелспай. Мы пришли поздравить вас.

– Входите, – произнес усталый голос, который показался мне едва знакомым.

Мы вошли и увидели Холмса. Он был в халате и уже успел частично смыть грим. В маленькой уборной, стены которой были выкрашены в неопределенный зеленовато-кремовый цвет, пахло потом, театральным гримом и одеколоном. Газовые лампы, висевшие по обеим сторонам зеркала, заливали окружающее пространство ослепительным светом. На маленькой вешалке на колесиках висели костюмы, в которых Холмс только что выходил на сцену, рядом, на стуле, была горой навалена его собственная одежда. Я наблюдал за тем, как Холмс намазывает на лицо белый крем, а потом снимает его вместе с гримом при помощи куска плотной пергаментной бумаги. Он указал рукой на стул, я предложил его мисс Хелспай. Она присела и тоже стала наблюдать за Холмсом.

– Самое неприятное, что потом мне опять придется накладывать грим, чтобы не утратить сходства с Саттоном.

– Думаю, Саттон был бы доволен, если бы мог видеть вас этим вечером, сэр.