Кэрол Дуглас - Новый скандал в Богемии

– Мадам Галлатен – главная шпионка в модном доме, – пояснил сыщик. – Если бы вы и дальше пытались вторгнуться в узор вышивки, вас ждало бы близкое знакомство с парой ножниц.

Ирен побледнела, будто сама только что не подвергалась смертельной опасности:

– Тогда Нелл оставила мастерские как раз вовремя. Впрочем, наша богемская авантюра оказалась не менее рискованной.

Холмс кивнул.

– У меня не хватило времени, чтобы провести расследование в доме Ворта, – призналась Ирен, – но использование первых дам европейских королевских дворов в качестве невольных переносчиков секретных сведений – дьявольски хитрый ход со стороны международной шпионской сети. Уверена, что никогда прежде Министерство иностранных дел не питало такого пристального интереса к женской моде!

– Как и я, мадам, как и я, – горячо подтвердил Холмс.

Ирен засмеялась:

– Я не удивлена, мистер Холмс, что вас иногда привлекают к делам Министерства иностранных дел, но как, во имя всего святого, вы ввязались в убийство несчастной Берты в Париже? Ведь обычно дела, влекущие вас за рубеж, касаются куда более значительных особ, чем простые вышивальщицы?

– Пусть это будет моим секретом, мадам Нортон, ведь и у вас есть свои, – загадочно сказал он. – Я не могу… раскрывать все свои зацепки своим соперникам.

Ирен вскинула брови. Она не забыла его слов о том, что частный детектив не должен испытывать вину за то, что притворяется богом; а теперь он дал понять, что считает ее своим соперником.

– Этот «соперник» обязан вам жизнью, – грудным голосом произнесла она.

Сыщик пожал плечами:

– А я обязан вам обнаружением поддельного короля. Должен признаться, тут вы меня опередили, но у вас были значительная фора и личное знакомство с вовлеченными в интригу лицами. Рудольф нам еще многое расскажет, причем с большим удовольствием. Ваш кинжал, мадам.

Ирен взяла свое тайное оружие и положила в прежнее место. В этот раз Холмс наблюдал за ней, и с восхищением. Не знаю, что конкретно вызвало его восхищение, – смелость моей подруги или возможность по-новому, так сказать, изнутри взглянуть на женскую моду.

– Если вы попытаетесь сделать из меня героя, – предупредил он, – мне придется все отрицать. Я поклялся доктору Уотсону соблюсти в этом деле строжайшую тайну. Теперь я хочу, чтобы и вы пообещали мне молчать. – Он задержался у двери, чтобы убедиться в согласии Ирен.

– О, мне бы и в голову не пришло впутывать вас, мистер Холмс, особенно учитывая, какой наивной дурочкой буду выглядеть я сама. В любом случае, кто поверил бы мертвой женщине?

– Как посмотреть, мадам, как посмотреть. – Он послал ей напоследок долгий пристальный взгляд, затем поклонился и прошел было мимо меня, но остановился и взглянул поверх своего длинного носа прямо мне в лицо: – Я вас уже видел раньше, в Лондоне.

Я сглотнула, подбирая слова.

– И, не сомневаюсь, увидите снова, – удалось мне ответить довольно решительно: так сторожевая собака предупреждает грабителя, чтобы больше не лез в соседские дома.

– Искренне надеюсь, что не увижу, – невежливо бросил сыщик, устремляясь в пустынный коридор.

Его шаги скоро смолкли, но тишина, воцарившаяся в комнате после его ухода, все никак не заканчивалась.

– Что ж. – Пальцы Ирен погладили сияющую эмаль портсигара с узором из выгравированных бесконечных волн. – Слава богу, что после моего сегодняшнего представления мы покидаем Прагу.

– Мы сегодня уезжаем? У меня вещи не собраны! – всполошилась я.

Ирен улыбнулась:

– Не сразу же после представления, но завтра утром первым делом.

– Я не знала.

– А я только что решила.

– Может, не стоит тебе петь…

– Ни за что не откажусь от представления, – решительно возразила подруга. – Теперь я тем более обязана спеть. Если меня не остановил король Богемии, меня уж точно не заставит замолчать какая-то посредственная русская балерина без чувства меры!

Мы сидели в царской ложе Национального театра и любовались архитектурой, напоминающей внутреннюю поверхность гигантского яйца Фаберже: сводчатый потолок, витиеватые панели белого дерева и гипсовая лепнина, красный бархат и повсюду гирлянды богатой позолоты.

Наша троица – Аллегра, Годфри и я – дружно смотрела вниз, поверх пустующей роскоши алых бархатных сидений партера, на скрывающий сцену занавес, сияющий бархатом и золотыми узорами.

В темной оркестровой яме под приглушенным светом софитов музыканты в вечерних нарядах напоминали черно-белую шахматную доску. Теплое деревянное и яркое медное сияние их намасленных и отполированных инструментов притягивало взгляд.

Кроме нас троих, члены оркестра были единственными видимыми глазу зрителями в подавляющем необъятностью зале. Не было даже ни короля, ни королевы Богемии, которые могли бы стать свидетелями волнующего события: Ирен поет партию, которую у нее обманом отобрали полтора года назад.

Если месть мог бы сшить какой-нибудь небесный портной, то ее фасон точно был бы королевского дизайна небесного Ворта.

И вот всемирно известный композитор, сам Антонин Дворжак, вышел на сцену, поклонился в ответ на наши столь немногочисленные, но искренние аплодисменты и занял место в оркестровой яме.

Увертюра началась с неожиданного выступления апокалипсических труб. Звук мощно пульсировал в пустом театре, не поглощаемый рядами тел и не приглушаемый модными нарядами.

Мы схватили свои новоприобретенные оперные бинокли и, как только свет потушили, а огромный занавес начал скручиваться кверху, будто диковинное засыпающее чудовище, подняли их к глазам, чтобы не пропустить ни одного момента.

Неудивительно, что Ирен осмелилась спеть эту роль даже при столь небольшой подготовке: «Невеста призрака» была кантатой для хора, баритона, тенора и сопрано. Хватило бы и самого простого антуража, хотя работники сцены исправно крутили всякие лебедки и дергали за тросы, чтобы поднимать и опускать различные части занавеса и декораций.

Однако на нас – малочисленную, но внимательную аудиторию – магический, тщательно выстроенный эффект производили не превращения на сцене, а музыка. А когда Ирен начала петь, обычная магия превратилась в великолепие настоящего волшебства.

Я слышала Ирен в оперной партии лишь однажды – в «Святой Людмиле», здесь же, в Богемии. А Годфри и Аллегра вообще никогда не видели ее на сцене в большой постановке. Так что все мы пребывали в полном восторге, наблюдая, как свет дрожит от трелей Ирен, целиком заполняющих пустой театр ее присутствием, ее силой, ее голосом.

Я не могу передать, какой потрясающий эффект оказывает серьезное произведение на тех, кто в своей жизни слышал только песенки в салонах. Я знала, что Ирен поет как самый настоящий ангел и что в ее голосе присутствует глубокое, темное подводное течение виолончели, со всей ее ясностью и сладостью. Я знала, что она прирожденная актриса и потому может вставить душераздирающее сдавленное рыдание в сверкающее глиссандо нот, но никогда раньше я по-настоящему не слышала ее – до этого вечера, до этого представления, до этой кантаты.