Кэрол Дуглас - Новый скандал в Богемии

Я потерла ладони, так как в пустом купе было прохладно. Нет. Не буду думать о грядущих страхах целых четыре дня. И не успела я принять это решение, как меня заставил повернуться какой-то звук у входа в купе.

Дверь уже закрывалась за наводящей ужас фигурой в одеянии, которое я могу описать только как казачий костюм: широкие штаны, высокие сапоги, куртка, расшитая золотым шнуром, и короткая накидка, отороченная каракулевым мехом. Над воротом маячило румяное лицо с кустистыми бровями, пышными усами и бакенбардами, а довершала картину шапка из того же каракулевого меха. Не хватало только кривого кинжала.

Эта опереточная фигура покачнулась от движения поезда, а затем прошагала к противоположному сиденью и уселась, снимая тяжелые кожаные перчатки с каракулевыми манжетами, словно собиралась остаться на чай.

– Сэр! – возмутилась я. – Это частное купе. Вам придется его покинуть.

Сердечная улыбка незваного гостя говорила о полном непонимании.

– Уходите! – рявкнула я, указывая на дверь, будто злодей в дешевой мелодраме. – Это мое купе! – Увы, в этот момент поезд дернулся, и рука заходила туда-сюда, как железнодорожный шлагбаум, что не добавило моему жесту авторитета.

Человек слегка наклонился ко мне, устраивая руки на коленях, и продолжал улыбаться и совершенно по-идиотски кивать. Кто знает, на каком варварском наречии он разговаривает, вполне возможно, даже по-русски, но я на этом языке знаю только слово «нет».

Ну вот, еще даже из Праги не уехала, а уже столкнулась с навязчивым попутчиком! Как поступила бы на моем месте Ирен? У меня не было ни кинжала, ни пистолета, а из саквояжа получится не очень действенное оружие.

Я решила опять положиться на свой командирский тон, собрав все силы в кулак, как сделала бы Ирен.

– Я требую, чтобы вы немедленно ушли. – В этот раз я сопроводила тот же жест свирепым взглядом.

Даже если мне удалось выдать нечто из репертуара Ирен, у меня, похоже, не было ее убедительности, ибо мужчина всего лишь покачал своей косматой головой.

– Да уж, не такого приема, – сказал он – по-английски! – я ожидал.

Пока я переваривала столь примечательное сообщение из такого неожиданного источника, он отклонился в своем качающемся сиденье, снял шапку и сунул туда перчатки, а затем принялся снимать… бакенбарды, брови…

Посмотрев в замечательные орехово-карие глаза, появившиеся из-под кустистой фальшивой растительности, я наконец узнала его.

Покачиваясь в унисон с поездом, я вскочила, даже не сообразив, что делаю:

– Кве-Квентин!

Ослепительный ятаган его улыбки блеснул из тени фальшивых усов, которые он тут же снял. Появившееся лицо было знакомым, живым, смеющимся.

Поезд нырнул в туннель. У меня перед глазами, как летучие мыши, кружились темные пятна. В мозгу стучал ужасный вибрирующий звук. Все сжалось в маленькую точку света в конце черного как ночь туннеля. Затем свет выплеснулся наружу.

Я очнулась словно ото сна: меня качали и баюкали, как ребенка в любящих руках. Я и была в руках – по крайней мере, в одной, обнимавшей меня за плечи.

Я снова сидела на своем месте – ну или почти, так как мне не очень удавалось сохранять равновесие.

Лицо Квентина плыло надо мной, лишенное грима и довольно… притягательное. На нем отражались нежная забота и весьма меня порадовавшее чувство вины.

– Дорогая Нелл, – говорил он, – с моей стороны было крайне непредусмотрительно устраивать тебе такой сюрприз после всего того, что тебе пришлось пережить. Но мне по-прежнему приходится скрываться. Мы с Нортонами решили, что это обеспечит нам наилучшее воссоединение. Ты в порядке?

Я медленно кивнула. И почти в тот же момент его лицо зеркально повторило мой жест. Оно было так близко, что я могла различить каждую мелкую морщинку, прорисованную пустыней вокруг его восхитительных карих глаз. Я видела каждую ресничку, каждую темно-ореховую песчинку в песочных часах этих глаз.

– Я позволил себе смелость поднять твою вуаль, – сказал Квентин. Не удивительно, что я видела его с такой четкостью. – Хочешь, я найду твое пенсне?

Пенсне. Да, кажется, в прошлой жизни у меня была вещь с таким названием.

– Знаешь, не надо. Я прекрасно вижу тебя… с такого расстояния, – пробормотала я с некоторым удивлением.

Он улыбнулся, и у меня на глазах его лицо приняло новое замечательное выражение. Я никогда не видела никого ни так близко, ни так четко.

– Тебе все еще дурно? – заботливо спросил он. – У меня есть немного бренди.

Бренди. Только опьяняющих напитков мне сейчас не хватало!

– Мне просто… немного трудно… дышать.

Он опустил взгляд, и его трепещущие ресницы почти лишили меня чувств.

– Я также позволил себе смелость слегка ослабить воротник твоей блузки. Западная одежда такая тесная, это вредно для здоровья.

Я кивнула, действительно чувствуя непривычную легкость в области горла. Когда Квентин говорил, по моей коже будто скользил легкий теплый ветерок. Ох! Его дыхание!

– Ты очень бледная, – заявил он, нахмурившись. – Всему виной эти жуткие корсеты, в которые вы, женщины, запихиваете свои внутренности! Не будь мы в купе общественного поезда, я бы избавил тебя от этих пут.

– О, – сказала я, удивительным образом взволнованная подобной идеей или, во всяком случае, тем уверенном тоном, которым она была озвучена. – Я привыкла к подобным ограничениям, но… у меня вообще-то есть шелковое платье от Либерти в восточном стиле, к которому корсет не требуется.

– Правда? – сказал Квентин, развеселившись. – И откуда, скажи на милость, оно у тебя?

– От Ирен.

Его глаза сузились.

– Боюсь, что она оказывает на вас очень плохое влияние, мисс Хаксли, – проворчал он.

– А я на нее – самое хорошее!

Квентин искренне рассмеялся, и я не могла не улыбнуться в ответ. Левой рукой он ласково погладил край моего расстегнутого высокого воротника.

– Как же я рад снова тебя видеть, Нелл, – сказал он мягко, но с таким пылом, что я моргнула. Он улыбнулся: – И мечтаю поглядеть на тебя в шелковом наряде «Либерти».

И в этот самый интересный момент поезд въехал в глубочайший туннель. Мы нырнули в темноту – так гаснет свеча, горящая слишком жарко, – и я была очень рада, что Квентин не мог видеть моего лица.

Десять дней спустя я сидела в гостиной в Нёйи, скручивая мотки пряжи, которые Люцифер превратил в перепутанную кучу-малу всех цветов радуги.

Звук подъезжающей кареты заставил меня поднять голову, но я подождала, пока Софи откроет дверь. Я услышала теплые голоса, радостные приветствия и приближение к порогу моей комнаты двух людей, чувствующих себя в коттедже как дома.

Передо мной стояли Ирен и Годфри, сияющие, как новенький пенни, излучающие здоровье, радость и мудрость, – два чрезвычайно красивых человека.