Лилиан Браун - Кот, который читал справа налево (сборник)

Дом – викторианский монстр, любовная песня плотника девятнадцатого века, влюбленного в свою пилу, – был, однако, свежевыкрашен, а окна его выставляли напоказ веселенькие занавески. Миссис Мидди при бесформенной шляпке и воротничке с кружевным рюшем встретила журналистов в дверях.

– Где девушки? – заорал Банзен. – Подать сюда девушек!

– Ах, днем их не бывает, – ответила миссис Мидди. – Они работают. Так что вы хотели бы посмотреть? Откуда начать?

– Что я хочу видеть, – гнул свое фотограф, – так это спаленки с кроватками под балдахинчиками.

Дизайнерша бросилась внутрь, взбивая по дороге подушки и вытряхивая пепельницы. Потом из недр дома явилась изможденная женщина с бесцветным лицом; взлохмаченные волосы ее прикрывал тюлевый чепчик. Бумазейный халат в унылый цветочек странно контрастировал с развязными манерами хозяйки заведения.

– Хелло, мальчики, – сказала она. – Будьте как дома. Если захочется поддать, то буфет я отперла.

– Поддавать рановато, – ответил Банзен, – даже для меня.

– А кофе хотите? – Миссис Эллисон обернулась к недрам дома и крикнула: – Элси, тащи кофе! – Гостям она бросила: – Мальчики, горячих булочек хотите? Элси, горячих булочек!

В ответ из кухни донесся неразборчивый писк.

– Тогда поищи что-нибудь еще! – завопила миссис Эллисон.

– А славный вы тут домик спроворили, – заметил Квиллер.

– Приличное заведение себя окупает, – ответила хозяйка дома, – а миссис Мидди знает, как сделать дом поудобнее. Она недешево берет, но оно того и стоит.

– Почему вы избрали для вашего дома раннеамериканский стиль?

За ответом миссис Эллисон повернулась к дизайнерше:

– С чего это я избрала раннеамериканский стиль?

– Потому что он уютный и приветливый, – сказала миссис Мидди. – И потому что это – частица нашей национальной традиции.

– Вот так можете меня и процитировать, – с великодушным жестом разрешила Квиллеру миссис Эллисон. Она подошла к буфету. – Так вы и впрямь не хотите тяпнуть? А я вот, пожалуй, пропущу стаканчик.

Она налила себе водки и, покуда дизайнерша показывала газетчикам дом, таскалась за ними со стаканом в одной руке и бутылкой – в другой. Квиллер сделал записи о вышивках шерстью, корзинках для сухого мусора и подсвечниках в стиле королевы Анны. Фотограф же прилип к корабельному носовому украшению над каминной полкой в гостиной – старой деревяшке, изображавшей грудастую наяду с облезшими красками и отбитым носом.

– Напоминает мне девушку, с которой я когда-то крутил любовь.

– Это та, которую я отловила и приколотила, – сказала миссис Эллисон, – а видели бы вы ту, что пропала!

– Взгляните на эти кофейные столики со скатертями, мистер Квиллум. Разве они не чудные? Слегка викторианские, но миссис Эллисон не захотела, чтобы стиль был слишком чистым.

– Все это чрезвычайно изящно, – сказал Квиллер хозяйке дома. – По-моему, вы просто трясетесь над этими девушками, которых здесь поселили.

– Да уж будьте покойны. Они ведь должны иметь рекомендации и по крайней мере два года колледжа. – Она еще чуточку подлила себе в стакан.

Спальни полыхали оттенками розового. В каждой – розовые стены, розовый ковер, а боковые завесы над широченными кроватями – еще розовее.

– Обожаю этот оттенок зеленого! – заявил Банзен.

– Как же все-таки реагируют на все это розовое девушки? – спросил Квиллер.

– Как реагируют на все это розовое девушки? – повернулась миссис Эллисон к дизайнерше.

– Они находят его теплым и возбуждающим, – ответила та. – Обратите внимание на ручную роспись на рамах зеркал, мистер Квиллум.

Банзен сфотографировал одну из спален, гостиную, уголок столовой и снял крупным планом корабельное носовое украшение. Работу он закончил около полудня.

– Заходите еще, и как-нибудь вечером познакомитесь с девушками, – пригласила миссис Эллисон, когда газетчики прощались.

– Блондиночек заполучили? – спросил фотограф.

– Вы сами спросили. Да, заполучили.

– О’кей, как-нибудь вечерком, когда покончу с мытьем посуды и помогу малышам по дому, пожалуй, забреду, чтобы поддать.

– Не очень с этим затягивайте. Ведь вы не становитесь моложе, – подмигнула ему его миссис Эллисон.

Когда газетчики потащили фотооборудование к машине, миссис Мидди поспешно догнала их.

– Подумать только! – воскликнула она. – Я и забыла вам сказать: миссис Эллисон не хочет, чтобы вы упоминали ее имя и адрес.

– Мы всегда упоминаем имена, – возразил Квиллер.

– Вот ужас! Я так испугалась. Ведь она думает, что девушек доймут телефонными звонками, если вы напечатаете имя и адрес. Она хочет этого избежать.

– Но такова уж газетная политика – сообщать кто и где. Без этого материал будет не полон.

– Подумать только! Тогда придется отказаться от этого сюжета! Какая жалость!

– Отказаться?! Мы не можем от него отказаться! Номер вот-вот уйдет в печать!

– Вот ужас! Тогда пустите его без имени и адреса, – заключила миссис Мидди.

Она больше не казалась Квиллеру коротышкой, скорее гранитной глыбой в затейливом кружевном воротничке.

Понизив голос, Банзен сказал партнеру:

– Ты в ловушке. Делай так, как хочет эта старая дева.

– По-твоему, надо?

– Только напишите, – добавила миссис Мидди, – что это резиденция для молодых специалистов. Это звучит милее, чем просто служащие, вы не находите? И не забудьте упомянуть имя дизайнера! – Она игриво погрозила газетчикам пальчиком.

На обратном пути Банзен сказал:

– На всякий чих не наздравствуешься.

Квиллера эта философия отнюдь не ободрила, и они ехали молча, пока Банзен не сообщил:

– Сегодня утром похоронили Тейтову старуху.

– Знаю.

– Шеф послал туда двух фотографов. Очень недурственное освещение похорон. Он единственный, кто на прошлой неделе послал только одного фотографа на международные лодочные гонки.

Банзен закурил сигару, и Квиллер пошире открыл окно.

– Ты еще не переехал к этой шишке с «Виллы Веранда»?

– Переезжаю сегодня, ближе к вечеру. А потом обедаю с ассистенткой миссис Мидди.

– Надеюсь, у нее есть рекомендации и два года колледжа.

– Она хороша собой. К тому же умна!

– С умными держи ухо востро, – предостерег его фотограф. – Простушки-то куда безопаснее.

Позже, во второй половине дня, Квиллер пришел домой, набил одеждой коробки и вызвал такси. И приступил к упихиванию кота в картонку из-под рыбных консервов с вентиляционными дырочками в боках.

У Коко вдруг оказалось семнадцать лап, которые сопротивлялись и царапались все враз, а устные его протесты еще и усугубляли суматоху.

– Понимаю! Понимаю! – перекрикивал его вопли Квиллер. – Но это лучшее, что я могу тебе предложить!