Кэрол Дуглас - Черная часовня

– Нет необходимости представлять, Ирен; я могу напомнить: ты была занята тем, что пыталась завести дружбу с этой жуткой Бернар и каталась в модный дом Ворта на рю де ля Пэ.

Мой упрек в адрес Ирен Элизабет восприняла как чистой воды похвалу.

– Бернар! Дом Ворта! Рю де ля Пэ! А вы повидали Париж, миссис Нортон! Ах, нельзя ли снова поехать посмотреть на все эти чудеса?

– Вы обещали называть меня Ирен, помните? И – нет, мы не можем позволить себе никаких развлечений, пока дело Потрошителя не будет закрыто.

– Конечно, – покаянно пробормотала Элизабет. – Я на секунду забылась.

– Больше так не делайте, – сардонически заметила Ирен. – К тому же вам слишком многое придется забыть.

При этих словах Элизабет в очередной раз доказала справедливость своего прозвища и залилась краской.

– Может быть, сенсации меня попросту не привлекают. – В голосе Ирен звучало сожаление. – Наверное, я уже пережила свою долю волнений на оперной сцене. Знаете, а это действительно превосходная идея!

– Какая? – Должна признаться, я была немного раздражена.

– Создание кантаты или оперы о жизни Генриха Восьмого, где я могла бы исполнить все женские партии. Конечно, для этого понадобится отменный композитор и сильный бас в качестве партнера по сцене.

– Тогда в ходе одного спектакля тебе придется проститься с головой дважды.

– И при этом петь как ангел до самого горького, последнего момента. Возможно, исторические факты можно будет совместить с легендой о Синей Бороде, чтобы добавить немного французского привкуса, так сказать.

Если честно, я была рада, что подруга снова задумывается о сцене. Небольшая постановка, опера в стиле «portmanteau» [57], которую можно было бы исполнять где угодно с маленькой труппой и минимумом костюмов и декораций, была бы на данный момент идеальным решением для Ирен. И какая разница, что автором идеи послужил Шерлок Холмс, хотя при мысли об этом челюсти у меня непроизвольно сжимались, сама не знаю почему. Возможно, потому, что я поймала себя на использовании в своих мыслях французского словечка «portmanteau».

Неужели я становлюсь… континентальной?

– Я тоже делала кое-какие заметки, – вмешалась Элизабет, доставая записную книжку, заполненную странной мешаниной обычного рукописного текста и непонятного шифра. – Это моя собственная система, мисс Хаксли, – пояснила она, заметив, что я рассматриваю странные символы.

Загадочная форма стенографии только укрепила меня в подозрении, что Элизабет оказалась в нашем кругу исключительно благодаря своей службе у Пинкертона. Почему же Ирен решила не сообщать мне об этом? Конечно, в том, что касалось лондонских бесчинств Джека-потрошителя, примадонна и сама оказалась в роли, которую всегда переносила с трудом: в полной неосведомленности.

– Вы умеете стенографировать? – многозначительно спросила я.

– Ну, не то чтобы стенографировать… – ответила Элизабет и тут же заговорила о другом: – Короче, подозреваемых была целая куча, и большинство – из низшего класса, обитатели трущоб. Хотя с самого начала поговаривали, что убийца может быть выше своих жертв по социальному положению: все зарезанные женщины покорно шли на заклание словно агнцы, и какими бы жалкими или пьяными они ни были, любая из уличных девиц легко отличила бы неимущего проходимца от денежного клиента.

Секунду девушка изучала свои собственные записи, словно они были написаны чужой рукой, затем продолжила.

– Мэри Энн Николз, – медленно произнесла она, будто произнесение имени убитой должно было воскресить все обстоятельства преступления.

– Первая жертва в Уайтчепеле, – подбодрила я ее. – Иногда ее называли Полли Николз. Я тоже читала газеты.

Элизабет выпрямилась и продолжала свой отчет, не отрывая взгляда от записной книжки:

– У ее мужа был роман с повитухой, которая принимала их пятого ребенка.

Я только охнула, услышав о столь жестоком предательстве. Бесстрастностью и пронырливостью девушка напомнила мне Шерлока Холмса.

– Он забрал детей себе и выплачивал ей по пять шиллингов в месяц, пока не узнал, что она занялась проституцией. Мэри Энн любила выпить. Вернее будет сказать – пила постоянно. Она была невысокой женщиной, не больше пяти футов ростом, сорока трех лет.

Ирен кивнула:

– Вы хорошо осведомлены.

Я не могла понять, обычный это комментарий или же насмешка. Знает ли примадонна, кем Элизабет является на самом деле? Неопределенность сводила меня с ума, но пока я не осмеливалась спросить подругу напрямую. К тому же я медлила, поскольку боялась обнаружить, что Ирен сознательно держала меня в неведении.

– Лондонские газеты очень подробно писали о жертвах Потрошителя, – заявила Элизабет. – Я всегда считала, что информация – ключ ко всем жизненным проблемам, хотя теперь я в этом не уверена. Как бы то ни было, тридцатого августа, Мэри Энн была пьяна и без пенни в кармане, чтобы заплатить за ночлежку, но при этом у нее было хорошее настроение и чепец веселой расцветки.

К половине третьего утра она еле держалась на ногах и сообщила товарке, что собирается скоро пойти спать. Примерно через один час и сорок минут ее тело обнаружил извозчик на Бакс-Роу. Горло было перерезано, а живот вспорот так, что торчали внутренности.

Я невольно поежилась.

– Энни Чэпмен, – продолжала юная американка монотонно, словно читала панихиду, – была даже меньше ростом, чем Мэри Энн, – ниже пяти футов – и старше, сорока семи лет. Мать троих детей: дочь умерла в двенадцать лет от менингита, сына сдали в приют для калек и еще одна дочь была отправлена в учреждение во Франции.

Я только покачала головой, а Ирен напряглась, услышав упоминание о Франции.

– Муж платил Энни еженедельное пособие в десять шиллингов вплоть до своей смерти в восемьдесят шестом году. После этого женщина оказалась на улице, стала пить, ночевала в ночлежках. Восьмого сентября ее видели живой, с мужчиной, в половине шестого утра. А уже в через четверть часа ее тело было обнаружено извозчиком, жившим в доме двадцать девять по Ханбери-стрит. Горло было перерезано, юбки задраны выше коленей, кишки вынуты из вспоротого живота и уложены на правое плечо наподобие орденской ленты. Вырезанный желудок лежал над левым плечом, а матка полностью отсутствовала.

– Первый из случаев, когда преступник вырезал внутренние органы, – заметила Ирен.

Я кивнула.

– Элизабет. – Прочитав это имя, наша Элизабет вздрогнула. – Долговязая Лиз, так ее называли. Долговязая Лиз Страйд, ростом пять футов и два дюйма. Уроженка Швеции, сорока четырех лет, была замужем за англичанином по фамилии Страйд, который умер в восемьдесят четвертом году, за четыре года до ее собственной смерти. Позже она утверждала, что муж и дети погибли во время знаменитого происшествия на Темзе, когда столкнулись пароход «Принцесса Алиса» с углевозом «Байвел-Касл» и погибло более шестисот человек.