Гилберт Честертон - Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)

За разговором они подошли к стеклянному изгибу, которым заканчивалась оранжерея, сплошному стеклянному изгибу, лишенному окон и дверей, через которые можно было бы попасть внутрь. Впрочем, стекла были чистыми, а солнце, хоть и начало опускаться, все еще светило ярко, так что снаружи было прекрасно видно не только пышную растительность внутри оранжереи, но и хрупкую фигуру поэта в коричневой бархатной куртке, который в вялой позе развалился на диване, очевидно, задремав над книжкой. Это был бледный худосочный мужчина с вьющимися длинными светло-каштановыми волосами и бородкой, которая странным образом не придавала его лицу мужественности, а наоборот отнимала. Впрочем, вид его был всем хорошо знаком, но, даже если бы это было не так, вряд ли кто-нибудь в тот миг стал бы смотреть на Куинтона, поскольку их взгляды приковало к себе другое.

На тропе, по которой они шли, стоял высокий человек в длинных, ниспадающих до земли белоснежных одеждах. Его голый коричневый череп, лицо и шея поблескивали в предзакатном солнце, как начищенная бронза. Он смотрел через стекло на спящего и был более недвижим, чем гора.

– Кто это? – воскликнул отец Браун, отпрянув с громким отрывистым вдохом.

– Да это всего лишь тот индийский проходимец, о котором я говорил, – недовольно произнес Харрис. – Только какого черта он тут околачивается?

– Смахивает на гипноз, – сказал Фламбо, покусывая черный ус.

– И почему люди, не имеющие никакого отношения к медицине, всегда болтают всякий вздор о гипнозе! – вскричал доктор. – Как по мне, так он, скорее, собирается его ограбить.

– А вот мы сейчас узнаем! – сказал Фламбо, который всегда первым рвался в бой. Одним гигантским шагом он подошел к индусу. С высоты своего роста, безмятежным и нагловатым голосом поинтересовался:

– Добрый вечер, сэр. Чего-то хотели?

Очень медленно, словно большое судно, заходящее в порт, крупное желтое лицо стало поворачиваться и наконец обратилось к ним над белоснежным плечом. Они были удивлены, увидев, что глаза его плотно закрыты, как у спящего.

– Благодарю вас, – произнесло лицо на безукоризненном английском. – Мне ничего не нужно. – Потом, приоткрыв наполовину веки, как будто специально, чтобы показать опаловую полоску белков, лицо повторило: – Мне ничего не нужно. – Потом он широко и как бы удивленно раскрыл глаза, снова произнес: – Мне ничего не нужно, – и ушел, шурша одеждой, в быстро темнеющий сад.

– Христианин скромнее, – пробормотал отец Браун. – Ему что-то нужно.

– Чем он тут занимался? – задумчиво произнес Фламбо, хмуря черные брови.

– Я хочу поговорить с вами, попозже, – сказал отец Браун.

Солнце все еще сияло, только свет его уже сделался по-вечернему багровым, а деревья и густые кусты в саду становились все чернее и чернее. Они обогнули край оранжереи и молча пошли вдоль ее другой стороны обратно. По дороге они словно пробудили что-то: из темного угла между кабинетом и основной частью здания, как потревоженная птица из травы, выскользнул облаченный в белое факир и торопливо пошел по направлению к двери. Однако, к их удивлению, оказалось, что на этот раз он был не один. Компания вынуждена была остановиться и на время позабыть об индусе, когда из густой тени угла им навстречу шагнула миссис Куинтон. Женщина с густыми золотистыми волосами и квадратным бледным лицом выглядела несколько мрачно, но заговорила вполне вежливо.

– Добрый вечер, доктор Харрис, – промолвила она.

– Добрый вечер, миссис Куинтон, – радостно приветствовал ее маленький доктор. Как раз иду давать вашему мужу снотворное.

– Да, – спокойно произнесла она. – Думаю, сейчас как раз время. – Улыбнувшись, она направилась к двери.

– Эта женщина слишком возбуждена, – заметил отец Браун. – Такие женщины двадцать лет смиренно исполняют свой долг, а потом совершают что-то ужасное.

Медик впервые посмотрел на него с интересом.

– Вам приходилось изучать медицину? – спросил он.

– Вам, врачам, нужно не только знать строение тела, но и понимать душу, – ответил священник. – Нам же полагается не только понимать душу, но и знать кое-что о теле.

– М-да, – произнес доктор. – Пойду-ка я, дам Куинтону лекарство.

Они повернули за угол, прошли вдоль фасада и уже были на крыльце, когда в третий раз столкнулись с индусом. Он шел прямо на дверь со стороны расположенного напротив нее кабинета так, словно только что из него вышел, но этого быть не могло, поскольку дверь в кабинет была заперта.

Отец Браун и Фламбо отметили про себя это странное несоответствие, а доктор Харрис был не из тех людей, которые тратят мысли на то, что невозможно. Он посторонился, пропустил вездесущего факира и вошел в прихожую. Там он натолкнулся на того, о ком уже совершенно позабыл. Скучающий Аткинсон с праздным видом прохаживался по коридору, что-то напевал себе под нос и постукивал по разным вещам своей узловатой тростью. Лицо доктора презрительно искривилось, потом приняло решительное выражение, и он шепнул спутникам:

– Мне придется закрыть за собой дверь, а не то эта крыса пролезет за мной, а через две минуты я выйду.

Ловким маневром обойдя невнимательного стража, он быстрым движением отпер дверь, прошмыгнул внутрь и заперся. Молодому человеку в котелке ничего не оставалось, кроме как в расстроенных чувствах опуститься на стоящий в коридоре стул и ждать дальше. Фламбо принялся рассматривать персидский светильник на стене, отец Браун в каком-то оцепенении устремил взгляд на дверь. Примерно через четыре минуты дверь кабинета снова открылась. На этот раз Аткинсон был начеку. Он бросился вперед, придержал приоткрытую дверь и крикнул:

– Куинтон, я хотел…

Из глубины кабинета донесся громкий и отчетливый голос Куинтона, но прозвучал он, как нечто среднее между зевком и усталым смехом.

– Я знаю, чего ты хочешь. Ну и оставь меня в покое. Я пишу песню о павлинах.

Прежде чем дверь закрылась, из проема вылетела монета в полсоверена. Аткинсон в рывке с удивительной ловкостью поймал ее.

– На этом все, – сказал доктор и, резко захлопнув дверь, вышел в сад.

– Бедный Леонард теперь немного успокоится, – сказал он отцу Брауну. – Часика два посидит сам взаперти, чтобы его никто не тревожил.

– Да, – ответил священник, – и голос у него был довольный. – Потом он обвел серьезным взглядом сад, увидел в сиреневых сумерках нескладную фигуру Аткинсона, который поигрывал монетой в кармане, и индуса, сидящего на траве с совершенно ровной спиной лицом к заходящему солнцу, и резко спросил: – А где миссис Куинтон?

– Поднялась к себе, – ответил доктор. – Вон ее тень на шторе видна.

Отец Браун взглянул наверх и с хмурым видом какое-то время смотрел на темный силуэт в окне освещенной газом комнаты.