Мэри Кубика - Милая девочка

Начинается дождь. Внезапный ливень, продолжающийся не больше минуты, за которую мы успеваем промокнуть до нитки. Девушка бежит к дому, прижимая к груди ветки. С моего молчаливого согласия она зашла очень далеко. Впрочем, я не спускал с нее глаз и старался держаться на том расстоянии, которое смогу быстро преодолеть, если она решится бежать. Не думаю, что она настолько глупа, что предпримет новую попытку.

Начинаю заносить сучья в дом: поднимаюсь по ступенькам, прохожу в кухню и бросаю их на пол у печки. Она идет следом и повторяет в точности все, что делаю я. Не ожидал от нее такой помощи. Она едва поспевает за мной – нога еще не зажила. Кажется, только пару дней назад она перестала хромать. Мы случайно сталкиваемся на крыльце, и я с удивлением слышу, как говорю: «Извини». Она молча кивает.

Работа закончена, она переодевается в сухую одежду, а мокрую вешает на карниз в гостиной. Вещи с улицы, что не успели высохнуть, я уже занес в дом и разложил где только можно. Надеюсь, тепло поможет им скорее просохнуть. В доме сразу становится влажно. Температура на улице упала сразу градусов на десять – пятнадцать.

Пол покрыт следами от грязной обуви и усеян мелкими веточками. Велю ей взять тряпку и все протереть.

Принимаюсь готовить ужин. Она молча садится к окну и смотрит на дождь. Капли отстукивают мелодию по крыше. Мои штаны, свисающие с карниза, выглядят чудовищно и портят весь вид. Пейзаж за окном становится размытым, землю накрывает туман.

Со стуком опускаю на стол миску, и девчонка подпрыгивает, глядя на меня с укоризной. Да, неудачно получилось, но я не намерен передвигаться как мышь. Гремит посуда, хлопают дверцы шкафчиков. Звуки моих шагов разносятся по дому. Приборы с шумом рассыпаются по столу. Варево в кастрюле закипает и выплескивается на плиту.

Наступает вечер. Мы ужинаем в тишине, прислушиваясь к звукам дождя. Вижу через окно, как тьма затягивает небо. Начинаю подбрасывать поленья в огонь. Девушка следит за мной краем глаза, и становится любопытно, на что же она смотрит.

Внезапно снаружи доносится треск, и я вскакиваю.

– Тихо, – предупреждаю я, хотя она не произнесла ни слова. Достаю пистолет.

Выглядываю в окно и с облегчением понимаю, что это упал мангал.

Она внимательно следит за тем, как я отодвигаю занавеску и оглядываю двор. Вдруг там и правда кто-то есть. Я задвигаю шторы и сажусь к столу. Она продолжает меня разглядывать. Замечает и двухдневное пятно на толстовке, и то, как я держу пистолет, будто не способен лишить кого-то жизни.

Поворачиваюсь к ней и спрашиваю:

– Что?

Ссутулившись, она продолжает смотреть в окно. Синяки на лице почти прошли, но в глазах ее хранится боль воспоминаний. Я вижу, она помнит, как я приставлял пистолет к ее голове, и ждет, считая, что подобное повторится, это лишь вопрос времени.

– Зачем мы здесь? – спрашивает она. Каждое слово дается ей с трудом, будто она заставляет себя их произнести. Наконец-то набралась смелости задать этот вопрос, а ведь думала об этом с самого первого дня.

Я вздыхаю и сердито хмурюсь.

– Не думай об этом. – Ничего не значащий ответ, только для того, чтобы заставить ее замолчать.

– Что тебе от меня надо? – продолжает настаивать она.

Сохраняю невозмутимое выражение лица. Что мне может быть от нее нужно?

– Ничего. – Отворачиваюсь, чтобы подбросить еще дров.

– Тогда отпусти меня.

– Не могу. – Стягиваю толстовку и кладу ее на пол рядом с пистолетом.

Тепло от огня прогревает дом, по крайней мере комнату точно. В спальне, скорее всего, холодно. Она спит одетая в спортивные штаны, толстовку и носки, но все равно дрожит, даже когда тихо посапывает.

Я знаю, я за ней слежу.

Она опять спрашивает, что мне от нее нужно. «Не может быть, чтобы ничего», – утверждает она. Зачем тогда было привозить ее сюда?

– Меня наняли, чтобы выполнить эту работу. Я должен был доставить тебя на Нижний Уэкер-Драйв и передать другим людям. И все. Привезти и убраться.

Нижний Уэкер-Драйв – двухуровневый проезд в районе Луп с очень длинным тоннелем.

По глазам вижу, что девушка в замешательстве. Моргнув, она отворачивается к окну. Эти слова ей точно непонятны: работа, привезти, убраться . Ей проще поверить, что это нелепая случайность, что какой-то псих похитил ее неизвестно для чего.

По ее словам, она знает о Нижнем Уэкере только то, что этот тоннель любит ее сестра, он полон зеленых люминесцентных огней. Это первое из ее личных воспоминаний.

– И все же я не понимаю, – заканчивает она.

– Детали мне неизвестны. Знаю только, что им нужен выкуп.

Разговор начинает мне надоедать. Нет никакого желания об этом говорить.

– И почему тогда ты привез меня сюда? – Глаза смотрят с мольбой. Она хочет все знать. В ее взгляде и мольба, и растерянность, но и высокомерие.

«Хороший вопрос, черт возьми», – думаю я.

Я читал о ней в Интернете, прежде чем начать действовать. Мне кое-что о ней известно, хотя она об этом не знает. Я видел фотографии ее семейства, все в крутой дизайнерской одежде, богатые, но и не моты. Я знаю, когда ее отец стал судьей. Знаю, что ему предстоит переизбрание. Я видел его ролики в Интернете. Он полный придурок. А яблочко от яблони далеко не падает.

Открываю рот, чтобы сказать ей, что разговор окончен, что ей лучше помолчать, но вместо этого произношу:

– Я передумал. Никому не известно, что ты здесь. Если бы они знали, давно бы прикончили нас обоих. И меня, и тебя.

Она неожиданно встает и принимается ходить по комнате, обхватив себя руками и ступая почти бесшумно.

– Кто они? – Слова « убить» «меня и тебя» ей понятны, от них ей становится трудно дышать.

Дождь с остервенением барабанит по крыше. Ей приходится нагнуться ко мне, чтобы расслышать, что я говорю. Она садится рядом. Я отворачиваюсь и устремляю взгляд на ветки. Мне лучше не смотреть ей в глаза.

– Не думай об этом.

– Кто они?

Рассказываю ей о Далмаре, лишь бы она заткнулась, о том, как он передал мне ее фотографию, как поручил привезти в условленное место.

Она встает, поворачивается ко мне спиной и спрашивает таким тоном, словно обвиняет:

– И зачем тогда?

Я вижу, ненависть сковывает все ее тело. Я должен был передать ее Далмару, и все было бы кончено. У меня появилось бы достаточно денег и на хорошую еду, и на оплату счетов и на взнос за дом. Все уже оказалось бы в прошлом, и мне не пришлось бы размышлять, вернулась ли она домой, и как будет жить дальше, и каким образом мне избавиться от нее и сбежать. А теперь я все время думаю только об этом. Из-за этого просыпаюсь среди ночи. Если меня не мучают мысли о Далмаре и полиции, я думаю о том, как оставлю ее в этом старом доме совсем одну. Если бы я передал ее, как и был должен, этих проблем бы сейчас не было. Мне осталось бы думать только о том, как скрыться от копов. А это для меня дело привычное.