Жорж Сименон - Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)

– В данный момент он в море? – спросил Мегрэ, не сводя глаз с красивого лица, в котором читалась искренность и таилось нечто волнующее.

– Не думаю. Понимаете, эти поездки не так регулярны, как у пассажирских теплоходов. Но я всегда стараюсь приблизительно рассчитать местонахождение «Морского дьявола». Сейчас он должен быть в Бремене или на подходе к нему.

– Вы уже бывали в Норвегии?

– Ни разу! Я, можно сказать, и за пределы Нормандии не выезжала. От силы два-три раза, на несколько дней в Париж.

– С мужем?

– Да. Включая свадебное путешествие.

– Он ведь блондин?

– Да… Почему вы меня об этом спрашиваете?

– С небольшими светлыми усиками, постриженными совсем коротко?

– Да… Впрочем, я могу вам показать его фотографию.

Она открыла дверь и вышла. Мегрэ услышал, как она ходит в соседней комнате.

Она отсутствовала дольше, чем можно было ожидать. И в доме раздавался звук открываемых и закрываемых дверей, странных хождений туда и обратно.

Наконец, она вновь появилась, немного взволнованная, нерешительная.

– Прошу прощения, – произнесла она. – Я не смогла найти эту фотографию. С детьми дома всегда беспорядок…

– Еще один вопрос. Кому вы давали ваш портрет?

Он показал фотоснимок, который взял у фотографа. Мадам Сваан залилась краской и пробормотала:

– Не понимаю…

– У вашего мужа наверняка есть такой снимок?

– Да. Мы как раз обвенчались, когда…

– Больше ни у кого нет этой фотографии?

Казалось, она вот-вот расплачется. Ее губы дрожали, выдавая смятение.

– Нет…

– Благодарю вас, мадам.

Когда он выходил, в прихожую выбежала маленькая девочка. Мегрэ не пришлось вглядываться в ее лицо. Это была живая копия Петерса Латыша!

– Ольга! – недовольно воскликнула мать, подтолкнув ребенка к приоткрытой двери.

Комиссар снова оказался на улице под проливным дождем.

– До свидания, мадам.

Мегрэ увидел ее на секунду в проеме двери, и ему показалось, что он оставляет эту женщину, которую застал врасплох в тепле ее собственного дома, в состоянии глубокой растерянности.

Были также другие признаки тревоги, едва уловимые, почти неразличимые, в глазах молодой матери, закрывающей дверь.

Есть вещи, которыми обычно не хвастают, которые вызывают улыбку, если о них рассказать, но при этом требуют определенной доли мужества.

Мегрэ не спал этой ночью. С половины шестого до восьми утра он трясся в вагоне, продуваемом сквозняками.

Приехав в Ла-Бреоте, он вымок до нитки. Сейчас в его ботинках хлюпала грязная вода, выплескиваясь при каждом шаге, котелок потерял форму, а пальто и пиджак были мокрыми насквозь.

Ветер с дождем стегали с такой силой, словно раздавали пощечины. Улочка опустела. Точнее, это была даже не улица, а простая тропинка, спускающаяся по склону между садовыми оградами. Сейчас она превратилась в поток воды.

Некоторое время Мегрэ стоял неподвижно. Даже его трубка в кармане намокла. Вблизи виллы спрятаться было негде. Все, что он мог сделать, – это как можно плотнее прижаться к ограде и ждать.

Если мимо будут проходить люди, они наверняка заметят его и станут оборачиваться. Возможно, ему придется провести здесь много часов. Не было никаких доказательств того, что в доме находится мужчина. А даже если он там, было мало надежды, что ему понадобится выйти.

Тем не менее Мегрэ с угрюмым видом набил свою промокшую трубку табаком и вжался, насколько смог, в небольшое углубление в ограде…

Офицеру криминальной полиции здесь было не место. Это работа для начинающих, не более. Он сотни раз вот так сидел в засаде, когда ему было от двадцати двух до тридцати лет.

С превеликим трудом ему удалось зажечь спичку: коробок совсем размяк. А может, если бы спичка каким-то чудом не загорелась, он оставил бы свою затею?

Оттуда, где он стоял, не было видно ничего, кроме низкой ограды и ворот виллы, выкрашенных в зеленый цвет. Его ноги оказались в колючем кустарнике. В затылок дул холодный ветер.

Фекам был прямо под ним, но он не мог его разглядеть. Он слышал лишь шум моря, да время от времени раздавался вой сирены и звук проезжающего автомобиля.

Он стоял на своем посту уже полчаса, когда какая-то женщина, по виду кухарка, поднялась по тропинке, неся в руках корзину с продуктами. Она увидела Мегрэ лишь в последний момент, когда поравнялась с ним. Этот огромный силуэт, неподвижно стоящий у ограды на улице, насквозь продуваемой ветром, напугал ее до такой степени, что она бросилась бежать.

Видимо, она работала на одной из вилл в верхней части склона. Несколько минут спустя на повороте показался мужчина, издали посмотрел на Мегрэ, затем к нему присоединилась женщина, и они оба вернулись в дом.

Ситуация выглядела нелепо. Комиссар знал, что у него всего десять шансов из ста, что эта затея увенчается успехом.

И все-таки он продолжал стоять, и причиной тому было смутное ощущение, которое он даже не мог назвать предчувствием.

Это была скорее его собственная теория, которую он, впрочем, никогда не развивал и которая так и оставалась неоформленной в его голове – то, что он про себя называл «теорией уязвимого места».

Любой злоумышленник, любой преступник – это прежде всего человек. А потом уже игрок, противник и так далее, и именно этого игрока пытается выявить полиция, именно на него ведет охоту.

Совершено преступление или какое-то правонарушение. Завязывается борьба на основе более или менее объективных данных. Задачка с одним или несколькими неизвестными, которую пытается решить рассудок.

Мегрэ действовал подобно другим. Как и все остальные, он тоже использовал замечательные методы, которые Бертильон, Рейс, Локар [25]и другие изобретатели предоставили в распоряжение полиции и которые со временем стали настоящей наукой.

Но при этом он всегда искал, ждал, подстерегал, когда же откроется «уязвимое место» преступника. Иными словами, когда из-за спины игрока выглянет человек.

В «Маджестике» он видел перед собой игрока.

Здесь же он чувствовал нечто иное. Мирная, упорядоченная жизнь виллы никак не вписывалась в игру Петерса Латыша. Особенно эта женщина и дети, которых видел и слышал Мегрэ, – они принадлежали совсем другому миру, иной системе нравственных и материальных ценностей.

И поэтому он ждал, находясь в весьма мрачном расположении духа, поскольку слишком любил свою чугунную печку и свой кабинет с кружками пенистого пива на столе, чтобы не чувствовать себя несчастным в такую ненастную погоду.

Свой наблюдательный пост он занял, когда на часах было чуть больше десяти. В половине первого он услышал скрип гравия: кто-то шел по садовой дорожке. Калитка распахнулась, и в десяти метрах от комиссара возникла чья-то фигура.